История Финляндии. Время императора Александра II - Михаил Михайлович Бородкин Страница 22

Во время Восточной войны всем желательно было узнавать новости с театра военных действий, но вначале запрещено было писать об этих событиях. По прошествии некоторого времени позволено было сообщать официальные донесения, а к концу войны запрещение оставалось лишь на бумаге. Чтобы дать всей печати желательное для графа Берга направление, он разослал губернаторам обширный (в 29 пунктов) секретный циркуляр, который предъявлен был цензорам и редакторам для исполнения. Циркуляр сводился к ряду воспрещений. Нельзя было сообщать ни полицейских известий, ни сведений о несчастных происшествиях. Лошадь под седоком пала, когда он вскачь спускался с горы в Гельсингфорсе; маленькая девочка упала в реку Улео и утонула; хозяин геймата в северной Финляндии внезапно умер на большой дороге; такая-то дорога находится в неисправности; сторож при соборной кирке в Або небрежен; на конной ярмарке буйствовали — и другие подобные известия воспрещались к оглашению в печати, так как они могли вызвать беспокойство в обществе. Нельзя было распространяться о холере, которая в то время свирепствовала в южной Финляндии; в газетах о ней сообщались лишь официальные сведения. Когда, наконец, дозволено было полиции сообщать сведения о холере, то исключение составили случаи заболеваний в войске. В 1856 — 1857 годах в Финляндии был голод. Берг не любил, чтобы газеты распространялись на эту тему. Воспрещалось печатание заграничных известий, вроде покушения на жизнь Наполеона III, уведомления о слабом здоровье прусского короля и т. п. В помещенном в газете «Morgonbladet» рассказе Жорж Занд вычеркнули восклицание «свобода, свобода!». Одно время нельзя было упоминать об основных законах края и о сейме. В 1859 году, например, когда вспыхнула итальянская война и во главе национально освободительного направления стали Кавур и Гарибальди, гр. Берг строго следил за тем, чтобы газеты Финляндии не сообщали народу таких сведений, которые могли бы пошатнуть уважение к принципам народности и порядка.

Несмотря на всю цензорскую бдительность, вылазки печати разного рода не прекращались и здесь, и там временами пытались провести литературную контрабанду. В виде иллюстрации приведем маленький пример: В конце 1861 года появилась 2-я книжка сочинения доктора Лагуса «Juridiskt Album». При разборе её редактор газеты «Borgåbladet» (№ 43) дерзнул написать: «Мы видим, как система абсолютного правления ограждала себя, препятствуя праву свободного слова. Абсолютивное правление имеет единственную опору в материальной силе своей, но она обусловливается развитием народного благосостояния, чему замечательным образом препятствует ограничение книгопечатания. Цензура действительно может помешать мне напечатать в Финляндии воспрещенное, но мне всегда остается средство печатать оное в Швеции и, таким образом, делать свои мысли известными в отечестве. Многим из наших читателей, вероятно, известно, как отставной военный Лунд, в Швеции, действовал во время царствования Густава III. Он несколько раз сильно нападал на самого короля, заимствуя слова Тацита об Августе и притворяясь будто бы говорит о нем, но каждый понимал, куда он метил. Густав пришел в исступление, но что было делать?». Статья «Borgåbladet» не прошла незамеченной. О ней довели до сведения Монарха. Резолюция Государя гласила: «Желаю знать мнение комитета, как поступить с цензором, пропустившим сию статью, и с её сочинителем».

Еще пример газетной выходки. В «Helsingfors Dagbladet» (1865, № 246) была помещена статья Энгельбректа Энгельбректсона, в которой автор рассказами прежних времен старался усилить расположение к Швеции. Автор находил, что иногда нарушение присяги вызывается необходимостью.

«Граф Берг не переносил никакой критики и потому газеты служили для него бельмом на глазу. В 1857 году появилось постановление, по которому цензура и наблюдение за периодическими изданиями перешли к генерал-губернатору, как высшему обер-цензору. Этой властью граф Берг воспользовался беспощадным образом», писал историк Шюбергсон. И, тем не менее, цензура, при графе была вообще снисходительнее, чем при князе А. С. Меншикове. Граф Берг не без основания писал графу Армфельту, что «в течение последних трех лет мы даем возможность публике знакомиться со всем тем, что может служить к её просвещению». Сам граф смотрел поэтому на себя, как на «наилиберальнейшего человека в Финляндии».

Закон 23 марта 1857 года о цензуре весьма лаконичен: «надзор над газетами и периодическими изданиями возлагается впредь на генерал-губернатора». Таково зерно нового «объявления». О книгах в нем не говорилось, да и не встречалось надобности, так как Государь несколько лет ранее разрешил поставить финское книгопечатание под цензуру, подчиненную начальнику края, при чем выражалось желание, чтобы было «устранено от народа не только вредное чтение, но и бесполезное, могущее утратить в нем любовь к труду.

Таким образом, вся печать была сдавлена сильной рукой графа Берга. Против такого цензурного порядка высказалась весьма определенно, хотя и с помощью дипломатических приемов, местная власть в записке, которая была доложена Государю. Подчинение цензуры газет генерал-губернатору «произвело во всем крае неблагоприятное впечатление» и явилось одной из причин господствующего ныне неудовольствия. «И в самом деле, представляя Особу Государя Императора е Финляндии и будучи звеном, соединяющим Великое Княжество с Империей, генерал-губернатор поставлен чрез это в такое положение, которое не вполне согласуется с его высоким общественным значением и примирительным характером его призвания». Одно предоставление высшего надзора за газетами генерал-губернатору, «по самому свойству предмета и не смотря на крайнюю осторожность, должно непременно вести к столкновениям, вредящим достоинству должности»... Представитель власти могущественной державы, сознавая свою силу и свое превосходство, должен снисходительно смотреть на случайные порывы мысли, обнаруживаемые иногда отдельными личностями в Финляндии. Поэтому желательно скорее устранить причины неудовольствия и нерасположения и передать вновь заведование цензурой газет финляндцам. Тогда исчезнет всякое подозрение о постороннем влиянии». Не забыл составитель записки и того обстоятельства, что генерал-губернаторы обыкновенно не знали местных языков, следовательно, находились в зависимости «от впечатлений и толкований других лиц».

Вопль против цензурных тисков никого не разжалобил, хотя он раздавался не только в Финляндии, но и в России. Чтобы уяснить себе непоколебимость цензурного режима графа Берга, надо знать, как смотрели на дело в Петербурге.

Вопрос о «свободе слова» был там, как и в Финляндии, самым острым и жгучим в конце пятидесятых годов. Право свободы речи было заветной мечтой не одних финляндцев, но и передовых людей России. И. С. Аксаков в «Парусе» (1858, № 1) взывал: «Когда же, Боже мой, можно будет, согласно с требованиями совести, не хитрить, не выдумывать иносказательных образов, а говорить