Валерий Черепица - История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография Страница 22

В назначенное время агент уже был на квартире коменданта пинской полиции. В ожидании обеда в своем домашнем кабинете Яцынич завел разговор с Розенбаумом о необходимости сближения их усилий в деле искоренения «революционной заразы» в городе: «После вашего отъезда нам удалось расширить представления о реальной деятельности местной организации «Свободный Рабочий», были произведены новые аресты, и мы продолжаем работу в заданном направлении, выявляя в среде пропагандистов, преимущественно евреев. По всему видно, что Москва не жалеет средств на пропаганду и посылку сюда своих эмиссаров. Идея о всемирной пролетарской революции витает над нашими заводами и фабриками, а у нас с жидами цацкаются. Последние же массами под видом реэмигрантов, как уроженцы Польши, все прибывают и прибывают к нам; не понимаю, зачем только пускают сюда эту заразу? Когда увидитесь с Корвин-Пиотровским, передавайте ему привет, возможно, я еще обращусь к вам за помощью. А теперь идем обедать». За обедом в присутствии супруги коменданта служебных разговоров не велось. После обеда коллеги расстались. Вечером, уладив все вопросы, связанные с предварительной рекламой и прибытием в Пинск «Русской оперетки и музыкальных эскизов», администратор-импрессарио выехал в Несвиж.

Несвиж — городок небольшой, промышленности никакой, но и его труппе нельзя было миновать. Устроив здесь все театральные дела сразу же в день приезда, Розенбаум ночным поездом выехал в Барановичи, чтобы поставить этот городишко на очередь перед Новогрудком. В местной типографии Рубинштейна, заказывая рекламации, он познакомился с ее наборщиками и печатниками (так, на всякий случай) и утром выехал в Новогрудок. У Корвин-Пиотровского их непродолжительный служебный разговор был сведен к следующему: 1) «Пинск в политическом значении не трогать, так как там уже действует политполиция; 2) в Бресте встретиться с Шиманским и, в зависимости от сведений, полученных от него, войти в контакт с полковником Табачинским во II отделе; 3) маршрут менять только сообразно с продвижением успеха дела; 4) в Слониме обязательно связаться с Лерманом и Степанюком, предварительно предупредив начальника местной политполиции майора Тадеуша Добружинского». Уточнив некоторые детали этого задания, Корвин-Пиотровский на своей служебной машине довез агента до станции Новоельня для его дальнейшего следования поездом в Слоним.

Майор Добружинский проявил к Розенбауму как агенту варшавского уровня максимум внимания и пообещал последнему, что в своей работе он не встретит никаких неприятностей со стороны местных агентов: «Это — моя забота». Прощаясь, он попросил театрального деятеля о результатах своих встреч с Лерманом и Степа-нюком его уведомить. Зайдя в типографию, Розенбаум заказал анонс-рекламу о скором прибытии в город «Русской оперетки и музыкальных эскизов». При этом, выбирая образцы их и шрифт, он заговорщически шепнул Лерману, все время находящемуся рядом, о своем желании увидеться вечером с ним и Степанюком. Договорились, что они придут в центральную гостиницу, в номер импрессарио к 19 часам. Оба пришли туда без опоздания. Вначале разговор не клеился, полгода отчуждения сделали свое дело, усилив настороженность и неловкость, но звон рюмок и бульканье спиртного постепенно расшевелили собеседников. Вначале заговорили о том, где играла и играет русская труппа Горяинова и Келчевской и насколько успешно она гастролирует. Это позволило Розенбауму перевести разговор на тему о гродненских гастролях труппы. При этом он не преминул упомянуть о своих знакомствах с членами «Свободного Рабочего», о своей помощи ее фонду, показав письменную благодарность от рабочих за организацию в их пользу спектаклей. Говоря об этом и одновременно подливая водку в рюмки собеседникам, Розенбаум небезуспешно вызвал всю компанию на откровенность, а когда в ходе завязавшегося разговора он упомянул Цейтнера, Лейзеровича, Лисовского, Липнер и Котлярчика, то и Лерман и Степанюк в один голос сказали: «Да ведь вы знаете всех наших главных деятелей на крэсах». Тогда импрессарио был как бы вынужден раскрыться полностью, сообщив, озираясь по сторонам, что он сам является членом гродненской ячейки этой организации. С этого момента к Розенбауму со стороны его собеседников установилось полное доверие, вследствие чего Лерман и Степанюк признали, что хотя в Слониме эта организация и насчитывает около двухсот человек, но в материальном отношении она крайне слаба, а это сдерживает распространение ее влияния среди рабочих. Центральное же бюро в Лодзи, хотя в исключительных случаях и поддерживает организацию денежными средствами, но их поступает настолько мало, что даже о частичном удовлетворении нужд рабочих не может быть и речи: «Вот, к примеру, в октябре приезжал к нам из Лодзи член Центрального бюро (старший мастер по окраске тканей с фабрики Шайблера и Гросмана в Лодзи) товарищ Миттальштейн, у нас было общее собрание комитета, кое-что мы от него на агитационные нужды получили, а так доходов не имеем никаких».

В ответ на это Розенбаум с выражением крайнего удивления на лице недоуменно заметил: «Вы, вероятно, не видите, что вместе с нелегальной работой можно находить выход и там, где это вполне дозволяется властями. В Гродно, например, под прикрытием официального профсоюза действует культурно-развлекательная секция, сплошь состоящая из членов «Свободного Рабочего». Они устраивают самые разные местные увеселительные мероприятия, благотворительные спектакли, и это идет на нужды самых обездоленных людей». Услышав такие откровения, Лерман с чувством задетого самолюбия отметил: «В Гродно, вероятно, другая экономическая ситуация. Там более развитая промышленность, а потому и рабочие более сознательные. У нас же при проведении пропаганды надо постоянно быть начеку: есть такие рабочие, которые за злотувку готовы продать с головой и ногами каждого доброхота». Степанюк к сказанному добавил: «Люди у нас настолько запуганы, даже из числа членов организации, что зачастую не знаешь, с какой стороны к ним подойти. Большинство из них — местные белорусы, а они прекрасно помнят, какие репрессии обрушились на их головы, когда кое-кто из числа деятелей так называемого белорусского движения задумали организовать свой ресторан с игрой в лото, доходы от которого предназначались для беднейшего белорусского населения. Просуществовало это благотворительное заведение где-то полгода, а потом, несмотря на свою внешнюю лояльность и доходность, было властями закрыто. Организаторы заведения были арестованы, и о их судьбе никому до сих пор неизвестно». После небольшой паузы разговор был продолжен.

«Сейчас у нас на водном транспорте есть отдельные рабочие, заслуживающие внимания со стороны организации, но их не более 10–15 человек», — заметил Степанюк — «А у нас в типографии, — добавил Лерман, — сознательных рабочих также человек десять, но из них лишь трое — поляки, да и те так обременены семьями, что в партийный фонд от них ничего не получишь». При этом Степанюк и Лерман назвали еще около десятка фамилий, которые Розенбаум стремился накрепко запечатлить в своей памяти. «В среде железнодорожников нам очень помогает Кароль Квятковский, а среди ремесленников-единоличников сапожник Борух Брехман, но в целом приходится в основном нам тащить этот воз», — почти в один голос заявили Лерман и Степанюк.

Кончалась закуска, и Розенбаум хотел послать гостиничного лакея за новой, но друзья-рабочие дружно запротестовали, мотивируя свое «нет-нет» тем, что уже поздно и они должны идти. На прощание «рабочий от театра» вручил Лерману две десятизлотув-ки (банкнотами), сказав, что это от него и его «легкой руки» слонимской организации трудящихся. Прощаясь, все изо всей силы жали друг другу руки, как бы стремясь заверить самих себя в ценности совместно проведенного вечера. Уже в коридоре Розенбаум вдруг вспомнил, что он прежде всего импрессарио, а все остальное потом, и потому как никогда убедительно стал просить Лермана не подвести его с афишами, чтобы дать их во время для расклейки активистам общества инвалидов. Лерман пообещал все сделать так, как надо.

Сразу же после ухода рабочих Розенбаум по свежей памяти записал себе в блокнот все упомянутые ими фамилии, дабы чуть позднее назвать их в шифрованном адресе на имя Корвин-Пиотровского и для устной передачи майору Добружинскому. Спал импрессарио как никогда крепко, а поднявшись, не ощущал никакой усталости: занимался своей отчетностью, потом сбегал в типографию к инвалидам по поводу афиши, а в шесть часов вечера выехал в Волковыск. Правда, там ничего имеющего отношение к политике он не заметил.

После Волковыска импрессарио поехал в Брест. Пробегав весь день по делам ансамбля Зелинского, он уже под вечер отправился на Люблинскую, 2, где проживал токарь Шиманский. Придя к нему, Розенбаум застал дома только его жену, которая, смущаясь, сказала, что сама ожидает мужа с минуты на минуту. Для того чтобы как-то убить время, они беседовали о всякой всячине, потом о труппе Горяинова, о которой мадам Шиманская была довольно высокого мнения. В ходе ее восторженных откликов на эту тему импрессарио все-таки сумел дать ей понять, что на сей раз он приехал сюда с другой, уже опереточной, труппой. Так «минута на минуту» растянулась на целый час.