Обычные люди: 101-й полицейский батальон и «окончательное решение еврейского вопроса» - Кристофер Браунинг Страница 2

в некоторых из населенных пунктов, где действовал батальон. Но, в отличие от свидетельств тех, кому удалось выжить в гетто и лагерях и кто благодаря длительному контакту с преступниками мог указать на самых заметных из них, очевидцы мало что могли рассказать нам о кочующем подразделении, таком как 101-й резервный полицейский батальон. Неизвестные люди приезжали, выполняли свою кровавую работу, а затем уезжали. Нередко выжившие не могли вспомнить даже отличительный зеленый цвет униформы полиции порядка, чтобы можно было установить род войск, к которому относилось участвовавшее в акции подразделение.

Поэтому, рассказывая о 101-м резервном полицейском батальоне, я в значительной степени опираюсь на протоколы следственных действий и допросов, проведенных в 1960-х годах в отношении примерно 125 человек. Историк, стремящийся к определенности, может смутиться, читая об одних и тех же событиях, пережитых 125 разными людьми и представленных в том виде, в котором они преломились в их памяти спустя 20 лет. Каждый из этих людей играл свою особую роль. Каждый наблюдал разные события и детали и поступал по-разному. Каждый позднее забыл или постарался забыть определенные аспекты деятельности батальона или же запомнил их по-своему. Таким образом, показания с неизбежностью складываются в запутанный набор разных точек зрения и индивидуальных воспоминаний. Парадоксально, но у меня была бы иллюзия лучшего понимания того, что происходило с батальоном, если бы я прочел подробные воспоминания одного-единственного человека, а не 125.

Помимо различий в оптике восприятия и воспоминаниях, необходимо учитывать обстоятельства, в которых давались эти показания. Некоторые из допрашиваемых откровенно лгали, поскольку опасались юридических последствий, в случае если расскажут правду так, как они ее помнили. Не только подавленные или искаженные воспоминания, но и сознательная ложь определенно влияли на рассказы свидетелей. Кроме того, следователи задавали вопросы, руководствуясь своей главной задачей – сбором фактов по конкретным подсудным преступлениям, совершенным конкретными людьми. Они не занимались систематическим расследованием более широких, нередко более психологичных и субъективных сторон деятельности полицейских, которые представляют ценность скорее для историка, чем для юриста.

Как это всегда бывает при использовании множества источников, весь массив свидетельств необходимо было тщательно просеять и взвесить, оценив надежность каждого из них. При этом значительную часть показаний приходилось частично или полностью отвергать в пользу противоречащих им. Во многих случаях выбор был однозначен и очевиден, но в некоторых сделать его было довольно трудно. Притом что я всегда старался сохранять максимальную объективность, временами выбор совершался инстинктивно, хотя и безотчетно. Вероятно, другие историки, работая с тем же материалом, пересказали бы эти события в несколько ином виде.

В последние десятилетия интерес профессиональных историков все чаще направлен на то, чтобы писать историю «снизу вверх», реконструировать жизнь и переживания людей, чему доминировавшая прежде история большой политики и высокой культуры почти не уделяла внимания. В Германии, в частности, эта тенденция вылилась в практику написания Alltagsgeschichte («истории повседневности»), что достигалось путем «насыщенного описания» событий, затрагивавших народные массы. Но когда такой подход применялся к эпохе Третьего рейха, некоторые критиковали его как уход от ответственности и стремление отвлечь внимание от ужасов нацистской политики геноцида, направив его на те аспекты повседневной жизни, которые почти не претерпели изменений при новом режиме. В этом свете сама попытка написать тематическое исследование или микроисторию отдельно взятого батальона могла бы вызвать у некоторых людей возражения.

Однако с методологической точки зрения «история повседневности» нейтральна. Она становится попыткой «нормализовать» Третий рейх лишь в том случае, если не удается в рамках этой истории показать, до какой степени преступная политика режима пронизывала ежедневное существование людей под властью нацистов. В частности, для немецких оккупантов на территории завоеванных стран Восточной Европы – а это были буквально десятки тысяч людей из всех слоев общества – проводимая режимом политика массовых убийств не была чем-то из ряда вон выходящим и исключительным, чем-то, что почти не имело отношения к обычной жизни. Как показывает история 101-го резервного полицейского батальона, массовые убийства и обычный житейский распорядок сливались воедино. Сама нормальность стала совершенно ненормальной.

Еще одно возможное возражение против подобного рода исследований касается уровня сопереживания по отношению к преступникам, что неизбежно при попытке понять их. Совершенно ясно, что написание подобной истории требует отказа от демонизации. Полицейские батальона, проводившие массовые расправы и депортации, а также те немногие из их числа, кто отказывался или уклонялся от участия, были человеческими существами. Приходится признать, что, оказавшись в аналогичной ситуации, я стал бы либо убийцей, либо уклонистом. Это необходимо для того, чтобы наилучшим образом понять и объяснить поведение и тех и других. Такое признание действительно означает попытку сопереживания. Но чего я не принимаю, так это старых клише о том, что объяснить – значит оправдать, а понять – значит простить. Объяснение не равно оправданию, понимание не равно прощению. Без попытки понять преступников как людей невозможным было бы не только это исследование, но и любой рассказ о виновниках Холокоста, претендующий на что-то большее, чем одномерная карикатура. Незадолго до гибели от рук нацистов французский историк еврейского происхождения Марк Блок писал: «…в наших трудах царит и все освещает одно слово: “понять”»{3}. Именно этой заповеди я пытался следовать, работая над книгой.

Доступ к протоколам допросов был предоставлен мне с одним условием, и о нем необходимо сказать. Правила и законы в отношении защиты частной жизни в Германии становятся все более жесткими, особенно в последние несколько лет. Федеральная земля Гамбург и ее судебные архивы здесь не исключение. Поэтому, прежде чем получить разрешение на ознакомление с делом 101-го резервного полицейского батальона, я должен был пообещать, что не стану использовать подлинные имена подсудимых. Имена командира батальона майора Вильгельма Траппа и трех ротных командиров – капитана Вольфганга Хоффмана, капитана Юлиуса Волауфа и лейтенанта Хартвига Гнаде – фигурируют в других документах, хранящихся в архивах за пределами Германии. Я использовал их подлинные имена, поскольку в этом случае о конфиденциальности, которую можно было бы нарушить, речи уже не идет. Однако для всех других бойцов батальона, появляющихся на страницах этой книги, мне пришлось использовать псевдонимы (при первом упоминании они обозначены звездочкой). В примечаниях авторы показаний обозначаются просто по имени и первой букве фамилии. Но хотя соблюдение конфиденциальности и использование псевдонимов кажется мне прискорбным ограничением, налагаемым на историческую достоверность, я не думаю, что это мешает исследованию быть честным и полезным в качестве исторического труда.

В своих изысканиях и работе над книгой я получил неоценимую помощь от целого ряда лиц и организаций. Оберштатсанвальт (старший прокурор) Альфред Штрайм предоставил мне доступ к необыкновенно богатому