Рыцари тернового венца. Зарождение Белого движения, становление Добровольческой армии и Первый Кубанский (Ледяной) поход - Лев Викторович Половцов Страница 19

Все окружающие умоляли его перенести ставку в другое место; он не отвечал.

Так погиб наш народный герой, погиб накануне осуществления своей мечты – возрождения русской армии.

Но жизнь не ждет, армия ни на минуту не может остаться без головы, и приказом генерала Алексеева командующим добровольцами был назначен помощник Корнилова, генерал-лейтенант А.И. Деникин.

XXVII. Отступление. Селение Гначбау

Новый командующий созвал военный совет.

Армия пала духом. Истомленные пятидневными непрерывными боями, добровольцы были сражены вестью о смерти своего вождя.

Екатеринодар взять еще можно, но потери уже понесены колоссальные. В некоторых частях осталось в строю не более 40 процентов; остальные убиты или тяжело ранены; легкораненые не считались, – все они возвращались в строй.

Новый штурм повлек бы за собой и новые потери.

Что же осталось бы на защиту Екатеринодара, если бы и удалось его взять? Ничтожная горсточка измученных людей.

Между тем силы красных были велики. В несколько дней они собрали в Екатеринодар до 40 тысяч солдат, около 40 орудий и подвезли 4 броневых поезда.

У добровольцев в строю осталось не более 1800—2000 человек. На восстание казаков надежды были сомнительные. В Елизаветинской станице мобилизовали несколько сотен.

Им роздали винтовки и поставили в строй. Казаки не выдержали упорного боя и вернулись домой. Ясно было, что ни на кого, кроме своих, надеяться было нельзя.

Совет решил отменить назначенный штурм и отвести армию от Екатеринодара.

В ту же ночь, с 31 марта на 1 апреля, обоз двинулся из Елизаветинской на север, и, прикрывая его, отошла и армия.

Отходили ускоренным маршем, для пехоты брали подводы в селениях; но это не было беспорядочным, паническим бегством.

Отступали в полном порядке.

Большевики не преследовали, опасаясь какого-нибудь скрытого маневра. Лишь броневые поезда посылали снаряды вдогонку.

К вечеру того же дня при подходе к одному из хуторов, окружавших немецкую колонию Гначбау, добровольцы были встречены артиллерийским огнем. Армия перестроилась к бою, а обоз, под прикрытием одной охранной роты из 50 инвалидов, был послан другой дорогой в обход.

Но местность была заполнена большевистскими отрядами, и через несколько верст и над обозом стали рваться шрапнели. Однако обоз шел прямо на артиллерию, и орудия смолкли. Очевидно, большевики не поняли, кто был перед ними, и отступили.

Поздно вечером собралась армия в колонии Гначбау, и измученные шестидесятиверстным переходом, без сна и отдыха, добровольцы заснули мертвым сном.

На другой день, 2 апреля, оказалось, что армия была окружена превосходными силами неприятеля. Одиннадцать орудий гремели со всех сторон и засыпали снарядами колонию.

Гначбау – селение из небольших; армия разместилась в страшной тесноте. Улицы и переулки были загромождены повозками, а в хатах места не хватало.

Все было на улице, под непрерывным огнем.

Положение казалось критическим. Сил не хватало отбивать пехотные атаки, а снарядов и патронов в обозе совсем не осталось. Все было отдано частям еще во время екатеринодарских боев; даже у раненых, ехавших на повозках, были отобраны последние патроны, и оставили только по одной обойме – четыре патрона на врага и один на себя.

Решено было прорываться: будь что будет. Может быть, кто-нибудь и уцелеет.

Обозом, конечно, придется пожертвовать; можно ли было себе представить, чтобы 1500 повозок могли прорваться вместе с армией?

Однако жертвовать всем своим небольшим, но весьма ценным военным имуществом, а в особенности транспортом раненых, было невыносимо тяжело.

Надо было попытаться спасти что можно. Облегчили обоз, оставили в колонии все менее ценное, уничтожили орудия, кроме четырех, и в голову обоза поместили санитарный транспорт.

К вечеру огонь неприятеля усилился; шрапнели и гранаты рвались непосредственно одна за другой, а то и по две, по три сразу. Хотя большевики стреляли плохо, и шрапнели рвались высоко, но скученный на улицах обоз нес потери; приказано было вывезти его за колонию, в ложбину.

Лишь только обоз двинулся, неприятель довел огонь до степени ураганного и начал крыть дорогу, ведущую на север; армия, однако, пошла другой дорогой на восток, что, по счастью, не было замечено красными.

Наступила темнота; обоз скучился в версте от колонии. Партизаны отстаивали подступы к Гначбау.

Час томительного ожидания.

Генерал Марков, шедший с офицерским полком во главе обоза, внимательно прислушивается.

Огонь прекратился. Темно, тихо, ни звука.

Но вот, далеко впереди, как будто кто-то крикнул; громче и громче; послышалась учащенная стрельба, и отдаленное «ура» доносится до генерала Маркова.

– Рысью, марш! – командует генерал.

«Ура» – было условным знаком. Обложение прорвано там, где большевики не ожидали.

Обоз стремительно несется по дороге. Пролетев так верст десять, дают вздохнуть лошадям, и опять рысью.

– Вырвались.

Полной грудью вздохнули добровольцы.

Свободны.

Да, сейчас свободны, но впереди переход через железную дорогу, и там ждут четыре броневых поезда.

Между тем достаточно и одного, чтобы уничтожить эту безоружную горсточку.

Вся армия на самом деле представляла собой большой обоз с прикрытием по одному добровольцу на повозку.

XXVIII. Бой с броневыми поездами под станцией Медведовской

Обоз крадется в ночной темноте.

Ни слова, ни огонька от папиросы.

Сто шагов в сторону, и ничего не видно, ничего не слышно, кроме какого-то шелеста; черноземная пыль заглушает все движение. Усталые кони не ржут.

В стороне серебрится озеро. Во рту пересохло; хорошо бы напиться и коней напоить, да некогда; каждая потерянная минута может стоить жизни сотням людей.

Тихо бежит по обозу: «Стой».

Обоз замер.

Впереди что-то чернеет.

Железнодорожная будка.

Генерал Марков со штабом входит в будку. Сторожа сейчас же схватывают.

Телефонный звонок. Марков подходит к телефону.

– Кто говорит? – спрашивает генерал.

– Станция Медведовская. Что, не видать кадетов?

– Нет, – отвечает Марков, – все тихо.

Генералы А.И. Деникин и С.Л. Марков

В полуверсте от будки находится станция Медведовская, где, по сведениям, добытым от сторожа, стоят два броневых поезда.

Генерал приказывает полковнику Лаврентьеву с двумя офицерскими ротами прокрасться на станцию и захватить поезда.

Роты неслышно уходят.

Добровольцы располагаются по обе стороны пути; одно орудие ставят у будки, а другое осторожно перевозят через железную дорогу.

Стихает. В станице Медведовской за дорогой перекликаются петухи. Небо светлеет. Сова бесшумно летит над полем и вдруг испуганно шарахается в сторону.

Звезды одна за другой тихо угасают. На востоке показываются отблески зари. В кустах зачирикала какая-то ранняя птичка.

Все молча ждут.

Но вот, слева от станции, на рельсах замелькали огни.

Добровольцы затаились.

Бесшумно, медленно, как бы нащупывая каждый шаг, подходит поезд. В классных вагонах, зачем-то прицепленных к броневику, виден свет, слышны разговоры, смех.

Вдруг все смолкло. Что-то заметили, и в ночную темноту врываются столпы огня и грохот пулеметов.

Генерал Марков выскакивает к паровозу и, грозя нагайкой, кричит:

– Стой, такие-сякие, не стреляй, свои!

Большевики ошалевают.

В тот же момент снаряд из добровольческого орудия попадает в колеса локомотива, и паровоз садится на месте.

Добровольцы бросаются к поезду. Их осыпают непрерывным огнем.

Ручные гранаты летят в вагоны. Один загорается. Красные выскакивают, но их встречают штыками.

На крыше броневого вагона генерал Марков сует бомбу в отверстие для