Русская история. Том. 3 - Михаил Николаевич Покровский Страница 16

и этот шаг — сенат в полном составе с раннего утра был собран во дворец. Перед зданием сената принц Евгений увидал «кучку солдат, человек в 500; около нее было несколько озабоченных и, по-видимому, вооруженных людей в статском платье[30], и волнующаяся густая толпа народа разных классов покрывала всю Исаакиевскую площадь и все прилегающие к ней улицы». Относительно настроения этой толпы не могло быть сомнений: командира гвардейского корпуса Воинова она было стащила с лошади; в самого принца Евгения бросали снежками, а когда, конная гвардия вздумала атаковать каре инсургентов, в нее полетели камни и поленья, гораздо больше способствовавшие отражению атаки, нежели слабый ружейный огонь декабристов, стрелявших (и по признанию принца Евгения, между прочим) больше в воздух: в конной гвардии, как и во всех полках, были члены тайного общества, и последнее не теряло еще надежды иметь полк на своей стороне. Вообще, принц был поражен незначительностью сил, какими мог располагать новый император: кроме батальона преображенцев, не было видно никакой пехоты; артиллерия была в пяти верстах, а когда, наконец, привезли пушки, то не оказалось снарядов; конногвардейцы и кавалергарды производили какие-то неопределенные движения, для которых один из официальных историков события должен был придумать термин «атакообразные» — попросту говоря, они избегали серьезного столкновения, как избегали ввязываться в него и их противники. И так дело продолжалось с рассвета до сумерек короткого декабрьского дня. К этому времени артиллерия Николая получила, наконец, порох и картечь, а остзейское офицерство решилось проявить инициативу: по совету остзейца Толя картечь была пущена в ход[31]; от нее пострадала прежде всего восставшая толпа: первый выстрел был дан по крыше сената, откуда бомбардировали поленьями конную гвардию; лишь второй и следующие были направлены в каре, но и в окружавший его народ также: «штатских» полегло не меньше, нежели солдат восставших полков. Толпа на «предметном уроке» увидела, кто сильнее: на другой день о революции напоминали только усиленные караулы вокруг Зимнего дворца и на его лестницах и в коридорах; в городе было мертвое спокойствие.

Можно ли объяснить случайностью тот факт, что декабристы «простояли» революцию? Ее шансы были очень велики — одного маленького факта достаточно, чтобы видеть, что можно было бы сделать, если бы не бояться народного движения. Н. Бестужев рассказывает, что после первой присяги (Константину) он с братом Александром (Марлинским) и Рылеевым «положили было писать прокламации к войску и тайно разбросать их по казармам; но после, признав это неудобным, изорвали несколько исписанных уже листов и решились все трое идти ночью по городу, останавливать каждого солдата, останавливаться у каждого часового и передавать им словесно, что их обманули, не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба… Нельзя представить жадности, с какою слушали нас солдаты; нельзя изъяснить быстроты, с какою разнеслись наши слова по войскам: на другой день такой же обход по городу удостоверил нас в этом». Но это был единственный и, как читатель видит, довольно неуклюже поставленный опыт. Систематически пропагандой среди солдат занимался только С. И. Муравьев-Апостол, действовавший на юге, но в его «православном катехизисе» как раз отсутствуют социальные мотивы; если он же был автором знакомой нам прокламации к преображенцам, остается удивляться, как скоро он забыл то, что ему так ясно представлялось в 1820 году. И эта забывчивость тоже могла быть не случайной. Одно место из записок Штейнгеля лучше длинных рассуждений покажет нам, как смотрел на вопрос средний декабрист. «Один из непринадлежащих к обществу, но знавший о нем с 1824 года, хотя и неопределенно, по одной дружеской доверенности Рылеева (такой густой вуалью Штейнгель прикрывает… самого себя), представлял ему, что в России революция в республиканском. духе еще невозможна: она повлекла бы за собою ужасы. В одной Москве из 250 тысяч тогдашних жителей 90 тысяч было крепостных, готовых взяться за ножи и пуститься на все неистовства. Поэтому он советовал, если хотят сделать что-нибудь в пользу политической свободы… то уж лучше всего прибегнуть к революции дворцовой»… Дворяне 1825 года очень не прочь были бы идти по стопам своих предков 1762 и 1801 годов. Но та часть дворянства, которая твердой ногой стояла во дворце и могла сделать переворот, не хотела той свободы, о которой мечтали декабристы. А к тем, кто мог им помочь, они не смели обратиться. В этом роковом кругу и задохнулся заговор, недостаточно аристократический для дворцового переворота и слишком дворянский для народной революции.

Глава XIV

Крестьянская реформа

Социальная политика Николая I

Деспотизм российского императора ♦ Сходство первых деяний Павла и Николая ♦ О низких цепах на хлеб ♦ Успехи купеческого предпринимательства ♦ Преимущества наемного труда ♦ Закавказский транзит ♦ Коммерция в период персидской и турецкой войн 4 Подготовка к войне с Англией

«В России деспотизм работает всегда с математической правильностью, и результатом этой крайней последовательности является крайнее угнетение. Приходишь в негодование, видя суровость этой непреклонной политики, и с ужасом спрашиваешь себя: отчего в делах человека так мало человечности? Но дрожать не значит презирать: не презирают того, чего боятся. Созерцая Петербург и размышляя об ужасной жизни обитателей этого гранитного лагеря, можно усомниться в милосердии Божием, можно рыдать, проклинать, но нельзя соскучиться. Здесь есть непроницаемая тайна; но в то же время чудовищное величие… Эта колоссальная империя, явившаяся моим глазам на востоке Европы — той Европы, где общества так страдают от недостатка общепризнанного авторитета, производит впечатление чего-то, воскресшего из мертвых. Мне кажется, что предо мною какой-то ветхозаветный народ, и с ужасом и любопытством, в одно и то же время, я стою у ног этого допотопного чудовища».

На самом деле, тот, кому принадлежат эти строки, смотрел на чудовище сверху и видел