Император Адриан. Эллинофил на троне Рима - Игорь Олегович Князький Страница 15

Глава IV. В свите Траяна. Квестор, трибун, легат

Приход Траяна к власти означал для Римской империи не просто правление нового императора, но самый решительный поворот, не только и не столько во внутренней, как во внешней политике. Да, Траян дал торжественное обещание не казнить и не лишать гражданства ни одного благородного человека. Да, все дела по Crimen laesae majestatis – Закону об оскорблении величия – были прекращены, что означало полный отказ от политических репрессий. Да, сама императорская власть как бы вернулась под сень закона, став его воплощением, а не силой, над ней стоящей, о чём восторженно пишет Плиний Младший в своём «Панегирике императору Траяну»: «То, что я слышу сейчас впервые, о чём теперь только узнаю, – это то, что не принцепс выше законов, а закон выше принцепса»[107].

На деле, однако, Траян вовсе не собирался в чём-либо поступаться теми прерогативами высшей власти, каковые так добросовестно утвердили Флавии. Он не стал раздражать сенат и народ Рима преждевременной формулой «Dominus et Deus», он честно соблюл все клятвы, данные сенату, обошёлся без репрессий, даже избавил Рим от доносчиков. Но его почтительное отношение к сенату совершенно не прибавило «отцам отечества» даже толики былой власти. По её объёму Траян не уступал предшественникам. Просто использовал он власть эту благоразумно. Он искренне хотел быть таким правителем, о каком народ только мечтает, и всё делал для того, чтобы воплотить своё стремление в реальность на благо империи. Вот потому-то, хотя звание «optimus princeps» – «наилучший принцепс» – присваивали себе многие императоры, но только за Траяном оно действительно в истории утвердилось. Римляне, так его именуя, были искренни, как и он сам в своём стремлении.

Но главным всё же Марк Ульпий Траян почитал возвращение Римской империи к активной внешней политике. Август после грандиозного восстания в Паннонии и Далмации, для подавления которого Риму пришлось двинуть пятнадцать легионов во главе с лучшим военачальником империи Тиберием, после бесславной гибели в Тевтобургском лесу в Германии сразу трёх легионов во главе с наместником недавно присоединённых земель между Рейном и Эльбой Квинтилием Варом от дальнейших завоеваний решил отказаться. В своём завещании он прямо об этом написал. Тацит, говоря о «пямятной записке» Августа, сообщает, что в ней он присовокупил совет «держаться в границах империи»[108]. Тиберий, сам великий полководец, совершивший множество походов и завоевавший не одну новую провинцию для Рима, именно такую завещанную Августом политику сделал основой своего правления. Не потому, что покорно следовал завету основателя принципата, но потому, что лучше всех в империи знал её действительные военные возможности и не видел смысла в попытках новых завоеваний. Держава при нём как бы застыла в своих обретённых естественных пределах. Конечно, от возможности расширить границы, если таковая возникала, Рим никогда не отказывался. Занятно, что как раз в правление наименее воинственного и ничего не смыслящего в военном деле Клавдия (41–56 гг.) империя вдруг решилась на достаточно заметное расширение. Полностью была присоединена в Северной Африке Мавритания, чьим западным рубежом в составе Римской державы стал берег Атлантического океана. И без того зависимое от Рима Фракийское царство, простиравшееся от Мёзии на севере до Эгейского и Мраморного морей на юге, стало очередной провинцией Рима. Силой четырёх легионов была завоёвана Южная Британия. При Домициане усилиями Агриколы римляне сумели продвинуться на север острова вплоть до гор Каледонии (совр. Шотландия). Домициан также расширил римские владения в Германии, между Верхним Рейном и Верхним Дунаем, присоединив так называемые Декуматские поля.

Траян мыслил много шире. Он не просто «любил войну», как писал Дион Кассий[109]. Дальнейшие события его правления говорят о его очевидном стремлении вернуться к задуманным, но не свершённым из-за мечей и кинжалов заговорщиков планам Гая Юлия Цезаря. Божественный Юлий главной своей целью полагал поход на Восток против Парфии. Для поддержания его монархических устремлений в Риме даже пущен был слух, что парфян может победить только царь. Слух, совсем не глупый, ибо до той поры республиканский Рим в войне с парфянами потерпел жестокое поражение. До восточного похода Цезарь считал необходимым разгромить в Карпато-Дунайских землях новоявленное царство северофракийских племён гето-даков во главе с правителем Буребистой[110]. Ведь если бы главные силы римских легионов ушли на Восток к парфянским рубежам, то Буребиста, обладавший не менее чем двухсоттысячным войском, мог вторгнуться во владения империи на Балканах.

Брут и Кассий со товарищи убийством славного диктатора любезную их сердцам республику не спасли, но планы Цезаря, понятное дело, ушли вместе с ним в небытие. Буребиста скоро тоже погиб от рук своих же соратников, а с Парфией при Августе удалось наладить вполне добрососедские отношения. Траян полагал, что настало время к заветам Цезаря вернуться. Тем более что поход за Дунай, где соседом римлян являлось новое северофракийское государство-царство даков царя Децебала – стал действительно актуальным и необходимым.

Если предполагаемый поход Цезаря против Буребисты планировался как сугубо превентивный, предупредительный, на случай, если во время грядущего великого похода на парфян геты вздумают напасть на владения Рима, то война Траяна с даками имела свои вполне серьёзные причины. Напомним, что царь Децебал с самого начала своего правления крепко досаждал Империи. Как только в 85 году он стал правителем царства Дакия, он тут же совершил вторжение в римскую провинцию Мёзия. Наместник Мёзии консуляр Оппий Сабин двинулся навстречу варварам во главе V Македонского легиона, но в сражении с даками потерпел жестокое поражение и сам погиб. Высланный Домицианом в помощь IV Флавиев легион к местам боевых действий не успел. Варвары ко времени его подхода успели жестоко разорить ряд городов и сёл и, собрав добычу и уведя множество пленных, спокойно ушли за Дунай.

Конечно, такое вторжение даков, римлянами, кстати, ничем не спровоцированное, поскольку никаких обид со стороны Рима Дакия до сей поры не знала, требовало справедливого возмездия. В следующем 86 году Домициан сам отправился в Мёзию. Вторжение в Дакию он доверил префекту преторианцев Корнелию Фуску. Назначение многозначительное: префекты претория не раз в римской истории играли роль второго лица в Империи. К примеру, Сеян при Тиберии. Более того, Корнелий Фуск изначально сопутствовал Веспасиану в его борьбе за высшую власть, а значит, был одним из тех, чьими трудами на Палатине утвердилась династия Флавиев, чьим третьим уже по счету представителем был Домициан. В распоряжении Фуска в его задунайском походе было несколько легионов с сопутствующими частями ауксилиариев, а