Земля ковбоев. Настоящая история Дикого Запада - Кристофер Ноултон Страница 15

несколькими годами ранее он использовал часть этого маршрута для выгодной торговли с индейцами Великих равнин. Западная тропа доходила до печально известного Додж-Сити, а тропа Гуднайта — Лавинга{30} — до Шайенна. Тропа Шауни, единственный значительный скотопрогонный маршрут, существовавший еще до Гражданской войны, вела в Канзас-Сити и Сент-Луис.

Эти события оказали просто поразительное влияние на городок Абилин. Бревенчатые хижины и палатки в ходе стремительного строительства сменились зданиями с деревянным каркасом, а затем и кирпичными постройками. Вскоре образовалась сеть улиц. К 1870 г. в городе проживало 3000 человек, он мог похвастаться четырьмя гостиницами, десятью пансионами, пятью магазинами, в которых продавались галантерейные товары и одежда, девятью или десятью салунами и другими заведениями. Всего год спустя в городе открылся театр Novelty под руководством актера-антрепренера. К тому времени на окраине Абилина появился «район красных фонарей», где, по некоторым оценкам, насчитывалось 30 борделей, которые обслуживали сотни ковбоев, регулярно проезжавших через город. В 1871 г., когда Маккой стал мэром, он перенес публичные дома на край города, создав район, который стал известен как «Пристройка Маккоя» или под более колоритным названием «Дьявольские пол-акра».

Успех Маккоя был настолько ошеломительным, что в Канзасе быстро возникли другие «коровьи городки», в том числе Элсуорт, Ньютон, Уичито, Колдуэлл, Хейс, Додж-Сити и Ханниуэлл. В Монтане появился Майлс-Сити, в Вайоминге — Шайенн и Медисин-Боу, в Техасском выступе возникла Таскоса, в Небраске — Розуэлл, Огаллала и Линкольн. Эти города строились вдоль веток железных дорог, которые уходили все дальше на запад и юг, сокращая перегоны для гуртовщиков.

В своем знаменитом ковбойском романе «Виргинец. Всадник равнин» (1902) Оуэн Уистер запечатлел общие черты этих новых городов скота:

Медисин-Боу был первым городом, который мне пришлось увидеть, и я заметил его размеры: всего двадцать девять зданий — один угольный бункер, один резервуар для воды, станция, один магазин, две харчевни, один бильярдный зал, две мастерские, один хлев и еще двенадцать построек, назначение которых я по той или иной причине не стану называть. И эта-то убогая дыра еще заботилась о внешнем виде; многие дома в ней имели фальшфасад{31}, чтобы казалось, что они двухэтажные. Они стояли в своем жалком лицемерии посреди разбросанных старых консервных банок, а у самых их дверей начинался мир хрустального света, земля без края, пространство, через которое Ной и Адам могли бы прийти прямо из книги Бытия[72].

На заре своего существования эти городки не представляли собой ничего примечательного: там не было ни зачатков местного самоуправления, ни какого-либо подобия коммунальных служб, не говоря уже об электричестве или водопроводе; их улицы оставались немощеными и, как рассказывали очевидцы, были завалены консервными банками и осколками бутылок. Когда в 1873 г. британская путешественница и писательница Изабелла Люси Берд приехала в Шайенн (штат Вайоминг), город не произвел на нее особого впечатления: «Это хаотично расположенные сельские дома и лачуги; мусорные кучи и потроха оленей и антилоп издают самые отвратительные запахи, которые мне только приходилось ощущать за долгое время. Некоторые дома выкрашены в ослепительно-белый цвет, другие вообще не покрашены; нет ни кустика, ни садика, ни клочка зелени; все это беспорядочно разбросано по бескрайней бурой равнине… Город выглядит совершенно неряшливо и некрасиво, там множество каких-то праздно слоняющихся личностей, похожих на завсегдатаев баров. Очевидно, это место, где люди ведут совершенно недостойную, неприглядную жизнь»[73]. Это было совсем не похоже на милую английскую деревушку с крытыми соломой домиками и зеленым полем для крикета.

И все же ковбой, который два-три месяца спал на земле под открытым небом, преодолевая тысячу с лишним миль от пастбищ на юге Техаса, испытывал огромную радость при виде такого «коровьего городка» на горизонте. Подобно морякам, сошедшим на берег после долгого плавания, погонщики жаждали отдыха, расслабления и развлечений, которые могло предложить только что возникшее поселение.

Ковбой получал плату за свой труд, когда стадо оказывалось на скотном дворе или на пастбище на окраине города. Возможно, животных покупал спекулянт или их забирал крупный скотовод, стремившийся увеличить поголовье своих стад на открытых пастбищах Запада, их могли продать на скотобойню или откормщику из Иллинойса, который намеревался предварительно откармливать бычков в течение года перед забоем. Обычно использовались пяти- или двадцатидолларовые золотые монеты. Заработная плата составляла 25–40 долларов в месяц, но увеличивалась вдвое, если ковбой пользовался собственными лошадьми. Однако эта сумма в любом случае была не слишком впечатляющей. В отличие от ковбоя, бригадир гуртовщиков мог заработать 125 долларов в месяц.

Затем с деньгами, бренчащими в кармане, ковбой ехал в недавно выросший город, построенный в основном как место отдыха и развлечения, призванное быстро и ловко лишить его денег, заработанных тяжелым трудом. Учитывая его возраст, недостаточное образование и долго сдерживаемую тягу к алкоголю, удовольствиям и увеселениям, именно так и происходило.

4. Развлечения в городе скотоводов

Для ковбоя, приехавшего в город скотоводов, самым важным было привести себя в порядок. С этой целью он останавливался в пансионе или захудалой гостинице, а может быть, просто в бараке, где сдавали койку для ночлега. Здесь он мог побриться, принять душ или ванну, зачастую в общем помещении с рядами ванн и раковин, рядом с которыми на веревочках висели зубные щетки, предназначенные для общего пользования, также предлагались общие полотенца, расчески, гребни и зеркала. В своей книге «Налегке» Марк Твен упомянул один из таких гребней, «который, видимо, принадлежал еще Исаву и Самсону, и за долгие годы на нем накопилось изрядное количество волос и грязи»{32}.

Затем отмытый, чисто выбритый и отдохнувший погонщик присоединялся к сотням других ковбоев, бродивших по грязным улочкам и новым деревянным дощатым тротуарам оживленного городка. Если магазины были открыты, он мог зайти в них за товарами для себя, например за нитками и табаком. Затем он мог зайти постричься (за 35 центов) и отправиться в фотоателье — последнее веяние моды — и получить на память черно-белый фотопортрет. Тедди Блю вспоминал именно такой порядок своих действий: «Я купил кое-что из одежды и сфотографировался… У меня был новенький белый „стетсон“{33}, за который я заплатил десять долларов, новые штаны, которые стоили двенадцать долларов, хорошая рубашка и щегольские сапоги. Боже, как я гордился этой одеждой! Когда сестра увидела меня, она сказала: „Вытащи штаны из сапог и надень пиджак. Ты похож на бандита“. Я сказал, чтобы она шла к черту. После этого я в