Андрей Боголюбский - Николай Воронин Страница 12

IV. Владимирский самовластец

Свидетелем и участником кровавой борьбы, кипевшей вокруг Киева, был и Андрей Юрьевич. Он окунулся в этот поток войн и походов впервые в 1149 году, когда ему было уже около 40 лет, то есть вполне зрелым, сложившимся человеком. Все эти годы, начиная с младенческих лет и до киевских авантюр отца, он провел в Суздальщине, наблюдая ее жизнь, размышляя о судьбах своей родовой северной отчины и ее месте в жизни Руси.

Андрей родился, как полагают, в 1111 году и был старшим сыном Юрия{98}. В его жилах соединилась кровь русских князей, потомков Владимира Святославича и Ярослава Мудрого, с кровью феодальных домов Европы и Азии: его прабабкой была византийская принцесса, матерью отца — дочь англосаксонского короля, его матерью, по воле Мономаха, стала знатная половецкая княжна из рода хана Аепы. От нее Андрей получил характерное скуластое лицо с припухшими веками монгольских глаз и упрямо выдвинутый подбородок. Может быть, в этой сложной генеалогии Андрея были заложены основные черты его контрастного и волевого характера, который ярко проявился в дальнейшем. В нем мы найдем политическую хитрость византийца, стремительность и горячность половецкого воина, русскую широту мысли и любовь к родной земле.

Мы не знаем, кто составлял окружение Андрея в его юные годы. Тысяцкий Георгий, воспитатель отца, был занят в своем Ростове; князь Юрий в перерывах между походами жил в Суздале; Андрей, как можно предполагать, живал и в своей «волости» — отстроенной дедом Мономахом крепости Владимире, может быть, бывая здесь вместе со своей матерью-половчанкой. Он сроднился и сжился со своим тихим краем, полюбил красоту сурового Мономахова кремля, гордо венчавшего высокий холм Владимира, и открывавшиеся отсюда бескрайние просторы пойм и дремучих лесов, среди которых сверкали крутые излучины Клязьмы. По-видимому, все здесь дышало воспоминаниями о недавних кровавых боях с Олегом, о строительстве дедовской крепости, о самом Мономахе, величавый образ которого владел умами современников. Может быть, здесь, при Спасском храме Мономахова двора, среди книг и рукописей можно было прочесть и его «Поучение», проникнутое высоким благородством духа и политических идеалов, и его горестное послание Олегу, полное поэтической прелести и теплоты. Возможно, знакомство с писаниями деда наложило свой отпечаток на мысль и характер юного князя, усилив заложенные в нем особенности жесткой прямоты и смелости, неутомимой порывистой энергии, дерзкой храбрости в бою и отношениях с людьми. Несомненно, что вообще Андрей был очень начитанным человеком и недаром сидел в своем залесском уединении. Его большая духовная культура сказалась в дальнейшей деятельности, сделав его вдохновителем и советчиком художников, зодчих и церковных витий, а также участником полемической переписки с Кириллом Туровским и самим вселенским патриархом. В сложный клубок впечатлений суздальской жизни вплетались и свежие припоминания о предках, и рассказы о далеких родичах на юге, в «Руськой земле», и половецкие песни матери, и яркие переживания охотничьих забав и воинских игр со сверстниками, и картины богатых Ростова и Суздаля, по сравнению с которыми родной Владимир казался незаслуженно бедным и простым, мало отличавшимся от городков ополья… Все это — лишь догадки, которые невольно приходят на ум, когда пытаешься представить себе ту обстановку, которая воспитала будущего владимирского самовластна.

Те же пробелы в наших знаниях старого, доандреевского ростовского летописания не позволяют установить и даты последующей биографии Андрея. Мы не знаем ни года его свадьбы, ни имени его жены, которая была, судя по одним смутным источникам, болгаркой, по другим — дочерью московского боярина Степана Кучки, что вероятнее. Мы не знаем также дат рождения его сыновей — Мстислава, унаследовавшего воинский талант отца, Юрия — человека романтической судьбы, бросавшей его между Новгородом, Царьградом, Грузией и половецкими степями, и рано умершего Изяслава.

Первое появление Андрея на страницах летописи в 1149 году, в военных действиях Юрия против Изяслава, овеяно героической славой. Андрей шел с дружиной и половцами в передовом отряде на Луцк. Ночью случился «пополох зол», так что половцы начали было отступление, а брат Ростислав и дружина тревожно советовали Андрею поехать прочь. Андрей же не послушал их, переждал панику до утра и, посоветовавшись с военачальниками, несколько оттянул назад свои войска. В это время Юрий Долгорукий с братом Вячеславом уже осадили Луцк, завязав перестрелку с вышедшей из города пехотой. Андрей решил с ходу напасть на строй «пешцов» и, даже не поднимая стяга, ринулся вперед со своей дружиной; он раньше всех врезался в ряды врагов и сразу сломал копье, застрявшее в пронзенном противнике. Он погнался за отступавшими по рву воинами и был окружен; его конь получил две копийных раны, третий удар попал в седельную луку, со стены Луцка в него метали камни, и один «немец» уже собирался пронзить Андрея рогатиной. Но он выхватил меч и стал рубить врагов; на помощь князю пробились двое преданных, один из которых пал, защищая князя от наседавших врагов. Андрей вырвался невредимым из сечи, и «мужи отъни похвалу ему даша велику, зане мужьскы створи паче бывших всих ту», то есть они пели воинскую похвальную песнь — славу удали и храбрости Андрея. Его боевой товарищ — конь, вынесший хозяина из битвы, «язвен вельми» умер, и опечаленный князь, «жалуя комоньства его», то есть отмечая верную службу своего коня и скорбя о его гибели, повелел погрести его над рекой Стырь. Все здесь, в этом повествовании, проникнуто древним духом русского героического эпоса, живо напоминающего своеобразный культ боевого коня, отразившийся еще в легенде о смерти «Олега вещего»{99}. Как этот, так и последующие рассказы о воинских подвигах Андрея по своей обстоятельности и деталям могут считаться написанными со слов кого-либо из близких Андрею людей, сопутствовавших ему в военных делах{100}. Позже, в богато иллюстрированном летописном своде, созданном во Владимире в 1212 году, эта боевая эпопея нашла прекрасное отражение в ряде миниатюр, иллюстрирующих рассказ о подвиге Андрея. Едва ли не центральным героем этих рисунков является белый крутогривый конь князя{101}.

Здесь же появляется и другая черта характера Андрея. Когда Изяслав запросил мира и Юрий колебался, прислушиваясь к советам продолжать войну, Андрей решительно высказался за мир{102}.

Столь же беззаветно храбрым и горячим показал себя