«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России - Сергей Владимирович Татаринов Страница 12

высших сферах российской власти, особенно среди дипломатов, летом 1914 г. все же преобладали шапкозакидательские настроения. Так, посол России во Франции «Извольский на всех перекрестках заявляет, что Россия готова к войне и что война неизбежна. Какая глупость, даже если это правда!»[147] Это запись из дневника британского посла в Париже знаменитого Фрэнсиса Берти, более известного как лорд Берти[148]. И сделана она 31 июля 1914 г., т. е. в последний день мира в Европе.

Но совсем иначе реагировали простые люди, которые, в отличие от политиков, куда острее чувствовали угрозу надвигающейся опасности. Наученные горьким опытом последней войны с Германией, когда пруссаки вплотную подошли к Парижу, горожане кинулись спасать свои кровные. Уже к 4 часам утра 29 июля перед штаб-квартирой Банка Франции, известной как Тулузский отель (Hotel de Toulouse), собралась толпа в 30 тыс. чел., жаждущих обменять бумажные деньги на звонкую монету; очередь растянулась почти на два километра — мимо Пале-Рояля и далее по улице Риволи к саду Тюильри[149]. В Банке Франции не оробели и сообщили, что готовы «продолжать выплачивать золото столько, сколько понадобится». Увы, сдержать это смелое обещание не удалось…

Следует отметить, что Банк Франции подошел к началу войны с хорошим запасом прочности: к концу июля 1914 г. резервы золота в слитках в его хранилищах превышали 800 млн долларов. И произошло это именно благодаря его гувернеру: еще «в 1897 г.[150] его новый управляющий Жорж Паллен[151] собрал своих подчиненных и сказал, что банк должен быть готов к „любым непредвиденным обстоятельствам“, имея в виду войну против Германии. При Паллене Банк Франции начал неустанно наращивать запасы золота. Каждый раз, когда золотые резервы Рейхсбанка увеличивались, Банк Франции оказывался на шаг впереди него — своеобразная гонка вооружений, объектом которой было золото»[152].

Не произвело особого впечатления начало войны и на русского императора. По-моему, Николай II отнесся к этому чрезвычайному событию не то что спокойно, а, скорее, равнодушно. 19 июля (ст. ст.) 1914 г. он записал в дневнике: «После завтрака вызвал Николашу[153] и объявил ему о назначении верховным главнокомандующим впредь до моего приезда в армию… Погулял с детьми. В 6 1/2 поехали ко всенощной. По возвращении оттуда узнали, что Германия нам объявила войну. Обедали… Вечером приехал анг[лийский] посол Buchanan[154] c телеграммой от Georgie. Долго составлял с ним вместе ответ. Потом видел еще Николашу и Фредерикса[155]. Пил чай в 12 1/4»[156]. И все! Я понимаю, отложились в памяти важные встречи: с послом Великобритании, новоназначенным верховным главнокомандующим. Но при чем здесь посещение министра двора, далеко не самого важного чиновника, в столь ответственный момент, или надо было уточнить срочный порядок пополнения запасов императорской винотеки, пока у поставщиков не все расхватали?

Как писал в своей статье «Почему Россия вступила в войну» в октябре 1914 г. известный британский военный корреспондент Эмиль Диллон[157], «финансовая и военная политика России была ориентирована на стабильный мир. Три хороших урожая подряд, два из которых были необычно обильными, придали мощный стимул развитию торговли и промышленности. Финансовая ситуация была отличной. Денег было предостаточно во всех отраслях, и только относительно незначительная их часть [выделено мною. — С. Т.] тратилась на армию и флот»[158].

Об этом же пишет в своих воспоминаниях и сам Сухомлинов: «С 1906 года со дня на день выяснялось враждебное отношения Коковцова к бюджету военного ведомства. Когда после японской войны было заявлено, что на восстановление армии требуется два миллиарда рублей, он ответил, что можно требовать и 20 миллиардов, но страна дать их не может: „Из Невы и невского воздуха денег сделать нельзя“[159]. Действенных же шагов для восстановления финансов он, однако, предпринять не смог»[160]. О, мягко выражаясь, натянутых отношениях Сухомлинова и Коковцова, говорившего о военном министре не иначе как о «злополучном для России человеке»[161], хорошо знал весь чиновничий мир, да и сам император.

Мне трудно судить, кто из министров был более прав или не прав. При ограниченных внутренних финансовых ресурсах объемы внешней задолженности России уже тогда росли, как на дрожжах: если государственный долг на конец министерства Вышнеградского[162] в 1892 г. составлял 4,905 млрд руб., то к моменту, когда С. Ю. Витте покинул пост министра финансов в 1903 г., — 6,679 млрд руб.[163] Коковцов получил непростое наследство. Однако, к нашей удаче, оба министра оставили воспоминания, поэтому читатели могут сами составить представление по данному вопросу. К сожалению, из-за возникшей взаимной неприязни именно этот министр финансов, как, следует признать, и большинство его предшественников, был лично особо заинтересован в сокращении военных ассигнований со всеми вытекающими отсюда последствиями…

Знал ли об этих проблемах Николай II? Безусловно да. Но насколько глубоко вникал в суть проблемы — мне не известно. Почему же так происходило? Один из возможных вариантов ответа на этот вопрос находим в воспоминаниях человека, близко стоявшего к императору в течение многих лет, но буквально накануне войны впавшего в немилость. «Конечно, мои разногласия с Сухомлиновым, а тем более мои настойчивые заявления о том, что в военном ведомстве у нас далеко не благополучно, были ему [царю. — С. Т.] неприятны, а при сравнительно частом их повторении и просто докучали», — отмечал Коковцов. Но главное: «Они лишали государя иллюзии в том, что было наиболее близко его сердцу»[164].

Так вот, полагаю, суть в том, что для Николая II самым болезненным было лишиться именно иллюзии могущества русской армии, иллюзии, что удалось преодолеть позорное состояние, в которое погрузилось российское общество после поражения в русско-японской войне. Этим Николай II во многом напоминает мне своего великого предка Николая I, пережившего тяжелейшее духовное потрясение после того, как стала очевидной полная неподготовленность России к Крымской войне 1853 г. Ведь императора десятилетиями убеждали в непобедимой военной мощи России, «блестящем состоянии дел» в армии, и он свято в это верил. А потом в одночасье его лишили этой иллюзии, которой он жил, ради которой дышал и упорно трудился, и могущественный монарх потерял интерес к жизни, он просто отказался дышать в новой, удручающей реальности, ведь еще так свежи оставались воспоминания о блистательной победе над Наполеоном I и мировой славе России. И вот теперь примерно в подобный капкан иллюзий могущества собственной империи попал и Николай II.

Но оставим гадания и вернемся к фактам. Реальность была безжалостна.

15 августа 1914 г. британские экспедиционные силы в составе 6 пехотных дивизий и 5 бригад кавалерии, организованные в два корпуса, пересекли Ла-Манш и начали высадку во Франции.

Но в Лондоне хорошо