Национальная идея России - Валерий Александрович Тишков Страница 37

„без различия национальности“, имеет право говорить, учить, проповедовать, исполнять гражданские обязанности на том языке, на каком хочет, веровать, как ему угодно, читать, писать и печатать на родном языке и вообще пользоваться всей полнотой прав равноправного гражданина. Было бы наивно думать, что эта федерация теперь же осуществится, но столь же несомненно, что история идет в этом направлении, в направлении расширения социально замиренных кругов, начавшегося от групп в 40–100 членов и приведшего уже теперь к соединениям в 150–160 миллионов. Распылить снова эти соединения на множество частей по национальному принципу – значит поворачивать колесо истории назад, а не вперед».

Это очередная утопия? – спросит нынешний читатель. Да, конечно, федерации государств даже в Европе никак не получается, не говоря уже о других регионах мира. Но от признания борьбы национальностей или «борьбы за национальность» уйти было невозможно, и потому, как считал Сорокин, «пока национальный принцип совпадает и не противоречит лозунгу социального равенства – мы от души приветствуем национальные движения. Так как в России до сих пор движения украинцев, евреев, поляков, латышей и т. д. имели этот уравнительный характер, то ясно, что мы можем только поддерживать его. Но как только национальный принцип становится средством угнетения одной группой других групп, мы поворачиваемся к нему спиной, памятуя, что высшая ценность – „равноправная человеческая личность“. Вся полнота прав должна быть предоставлена каждой личности, без различия „эллина и иудея, раба и свободного“».

Помимо таких выдающихся умов из числа кадетов (Нольде) и эсеров (Сорокин), в «этнокультурный дискурс» включилось большое число разных активистов и теоретиков из числа меньшинств, представлявших периферию империи или мусульманскую часть населения. Таковых, по замечанию Т. Ю. Красовицкой, к весне 1917 года в столице обосновалось немало, и многие стремились обосновать и получить право на формирование региональных структур на этнонациональной основе: «Депутаты Думы, издатели газет, руководители культурных и религиозных обществ, работники разных ведомств, студенты образовали общественные организации, пытались установить контакт с новой властью»[154]. Одним из заметных стало движение от имени российских мусульман, в среде которых оказались довольно известные политики и ученые. У них было свое видение России.

В марте 1917 г. в Петрограде мусульманские депутаты IV Государственной думы решили организовать Временное центральное бюро российских мусульман для созыва Всероссийского мусульманского съезда, который прошел в мае и на нем был создан Всероссийский мусульманский совет (ВМС). Он претендовал быть высшим политическим органом самоуправления мусульманских народов Российской империи / Российской республики. В его исполком (Икомус) вошли известные деятели от всех основных регионов проживания мусульман: от Крыма до Туркестана и Дальнего Востока (Г. Исхаки, Ф. Каримов, С. Максуди, Ш. Мухамедьяров, А. Цаликов, А.-З. Валиди, Дж. Сейдамет, Дж. Досмухамедов и другие). Но главное место среди российских мусульман занимали татары, претендовавшие на роль лидеров. Они отличались почти поголовным знанием родного языка, имели влиятельный слой образованной интеллигенции и духовенства. Играли роль большая численность татар и наличие такого известного городского центра, как Казань с ее университетом. Крымский татарин Дж. Сейдамет, который учился в Парижском университете, слушал Ж. Жореса, имел звание бакалавра прав, оставил такое свидетельство о том времени: «…мы даже не думали в то время о полном развале России. Мы желали нашей Родине благоденствия, а нашему народу развития цивилизации, поэтому прежде всего считали своим долгом ускорить революцию в России… Мы думали только о народе Крыма и о спасении его от деспотизма и тирании… Я говорил о реформации власти, об усилении просветительских и идеологических течений, об уничтожении царизма во имя осуществления революции»[155]. Надо сказать, что советская историография не желала отмечать общероссийскую ориентацию многих национальных движений и их лидеров. На самом деле этот, по словам А. И. Солженицына, «энергичный разлив национальной активности» происходил на фоне «общероссийской государственной, хозяйственной и культурной растерянности». И проснувшаяся этническая периферия тоже искала пути, как обустроить страну: демократическими институтами или же националистическими разделами. Так, например, разработанная башкиром А.-З. Валидовым модель государства предусматривала создание в России многонационального федеративного светского государства и демократических институтов управления, включая многопартийность, разделение властей, отделение государства от церкви, местное самоуправление и т. д. С. Максуди на мартовском съезде кадетов выступил с речью с выражением от имени российских мусульман верности и послушания и обещал отговорить тюрков Туркестана от движения за автономию.

Со своей позицией выступали представители Северного Кавказа. На заседании Всероссийского мусульманского совета председатель Ингушского национального совета В.-Г. Джабагиев (он учился в Дерптском университете и в сельскохозяйственном институте в Йене, в Германии) заявил: «Мы, горцы Северного Кавказа, признаем только чистых националистов. Основное стремление наше – федеративная республика. Нас больше интересуют вопросы национальные, вопросы же социальные мы решим сами, когда получим федерацию». В своей статье «Что нужно Кавказу?» он писал: «Против нашей хронической болезни… имеется только одно средство – это дарование Кавказу автономного самоуправления. Конечно, последнее должно быть построено на таких началах, чтобы не повредить принципу целостности и единства нашего великого отечества. Кавказ не хочет окончательно разрывать с Россией, которая дала ему уже начатки культуры и промышленного прогресса, да он и не способен к отдельному политическому существованию. Тысячи причин заставляют да и заставят его в будущем держаться за метрополию»[156].

В северокавказскую политическую элиту в лице временного ЦК (горского правительства) вместе с Джабагиевым входили известные деятели: чеченец Тапа Чермоев, балкарец Басъят Шаханов, кабардинец Пшемахо Коцев, кумыкский князь Рашидхан Капланов, дагестанцы Башир и Абдусалам Далгаты. Все они, кроме влиятельного религиозного деятеля Нажмутдина Гоцинского, в качестве объединительной платформы всех народов Северного Кавказа и Дагестана поддерживали не ислам, а своего рода межэтнический общекавказский интегризм, политико-экономические интересы и устремления кавказских народов и общность их исторических судеб и традиций.

Не менее активными были движения от имени еврейского, бурятского, калмыцкого населения, малых народов Поволжья (марийцы, коми). Но особо продвинутыми в обосновании программ преобразования России после падения самодержавия были украинское движение во главе с настоящим «фанатиком украинского движения» (по оценке П. Милюкова) известным историком и политиком М. Грушевским, а также три этнонациональных движений Закавказья, в том числе и с откровенно сепаратистскими проектами. Но в целом это была довольно пестрая и разрозненная общественная сила, с внутренними противоречиями и соперничеством лидеров между собой. Как резюмирует исследовавшая содержание интеллектуально-политического климата 1917 г. в России Т. Ю. Красовицкая, «во многих этнических элитах сформировалось разделение, напрямую зависящее, во-первых, от политического самосознания поколений элит. По убеждениям большинство были автономистами-федералистами, сторонниками автономии в составе России. Гораздо меньшей частью были самостийники – сторонники немедленного провозглашения независимости»[157].

Таким образом, лидеры российских народностей,