Эта больная любовь - Джесси Холл Страница 98

Это заявление заставляет Эроу заинтересованно покачать головой.

— Я слышал, как они говорили о тебе. О том, что ты хочешь уничтожить христианство и тех, кто в него верит, — говорит он. — Ты — позор. Падшая душа, которую нужно спасти.

— Ничего себе, — саркастически произносит Эроу. — Уничтожить все христианство? Просто впечатляет, что ты предполагаешь, что я обладаю такой силой. — Он насмехается про себя, опуская пистолет на бок. — Но в одном ты ошибаешься.

Эроу хватает рубашку Сэйнта за середину груди и бросает его обратно на кровать, после чего поворачивается и садится на скамью. Он опирается локтями на мой трюмо позади себя, пистолет болтается в его пальцах.

— Моя душа была вырвана из меня давным-давно. Спасение — это призрак идеи, затерянный в темной бездне.

Сэйнт застывает в ужасе, глядя на меня. Он бросает на меня скорбный взгляд, в котором сквозит сожаление о том, что это со мной сделает. Бескорыстие — вот все, что я вижу.

— Пожалуйста, — умоляю я, обращаясь к Эроу. — Мы не можем этого сделать. Это неправильно.

Я обращаюсь к нам как к «мы», умоляя его понять, что я ему говорю. Я чувствую, что он ошибается насчет Сэйнта. А может, он и правда ошибается и знает об этом. Может быть, его общая цель — уничтожить избранного сына — была его миссией все это время. Месть за жизнь Сэйнта, которую он видел из тени.

Есть способы отомстить, но не путем уничтожения невинных. Независимо от того, верит Эроу в христианство или нет, у меня, как у порядочного человека, все равно есть своя мораль, от которой я не могу избавиться.

Эроу проводит свободной рукой по животу, ногти прочерчивают шрамы, как будто они внезапно начинают зудеть от воспоминаний о прошлом.

— Видишь ли, Сэйнт, секс не разрушает христианство, — говорит он, полностью игнорируя меня и обращая на него свой жесткий взгляд. — Секс естественен. Он генетически запрограммирован в нас как биологическая мотивация, по которой мы живем в повседневной жизни. Он приятен, органичен и является первобытной потребностью, которую наши тела постоянно ищут, независимо от того, осознаешь ты это или нет. Ты борешься с ней, потому что тебе так говорят. Ни по какой другой причине, кроме идеи контроля. Контроля над массами.

— Блуд — это грех…

— Секс не разрушает христианство, — спокойно, но с раздражением повторяет Эроу, полностью прерывая Сэйнта. — Это делают мужчины.

Глаза Сэйнта сужаются, оба их горячих взгляда прожигают друг в друге дыру.

— Так что ты собираешься трахнуть ее так, как ты себе представлял, и показать своему отцу, кто ты есть на самом деле: мужчина, у которого нет никаких привязанностей, кроме вечной любви к одному лишь своему Богу. Ты будешь использовать ее, брать у нее и выбрасывать, как и планировал. Так же, как он поступил со своей любовницей. Как и все они, когда приходит время проявить себя.

Желчь поднимается у меня в горле от его слов.

Сэйнт качает головой, его ноздри раздуваются. Встав с кровати, он делает шаг к Эроу, и я задыхаюсь от ужаса.

— Ты думаешь, что сможешь напугать меня этими угрозами? Что ты собираешься сделать? Застрелить меня? Убить меня? Закопаешь меня в грязь? Думаешь, я не готов умереть за свою религию?!

Он стоит перед Эроу, не понимая, что за безумие творится перед ним.

Эроу лениво вскидывает голову в мою сторону, на его лице появляется жуткая ухмылка, словно он хранит какой-то секрет. Как будто он подсказывает мне кусочки головоломки, которую складывает.

— Может, ты и готов рискнуть своей невежественной, привилегированной, не имеющей никакого значения жизнью ради чужих правил, но готов ли ты позволить ей умереть из-за этого?

Сэйнт не отвечает, и знающие глаза Эроу сужаются.

— Окончательная жертва. Окончательное испытание. Он готовил тебя к этому. Кирпич. Надписи на стене…

У меня сводит желудок, сердце бешено колотится от страха, который может породить только мертвая тишина этой комнаты. Оба мужчины смотрят друг на друга. Невысказанные слова мелькают между их взглядами, и я чувствую полное оцепенение в их присутствии. Может ли Сэйнт действительно знать, кто его отец?

— Ты в курсе того, что она делала за закрытыми дверями? — Эроу наклоняет голову.

У меня в голове крутятся мысли об окончательном предательстве и обмане, а меня тошнит.

— Поверь мне, шантаж был лишь верхушкой айсберга.

Сэйнт смотрит на него с предательством и неуверенностью, опасно пляшущими в его глазах. Ухмылка Эроу становится еще глубже от осознания этого.

— Она не святая, — злорадствует он. — Уверяю тебя. Ее коварный ум удивил даже меня, самого дьявола.

— Ты лжешь, — возражает Сэйнт. — Она не имеет к этому никакого отношения!

— Нет? Почему бы единственной женщине Magnus Princeps не захотеть уничтожить своего конкурента? Твой отец знает об этом. Ты это знаешь. Все это видят. Она всегда хотела быть выше вас и получала от этого удовольствие. Над вашей религией. Над твоими убеждениями.

Сэйнт внимательно слушает, глядя в глаза Эроу, которые горят отвращением.

— Может быть, если бы ты знал правду, ты бы по-другому относился к своей милой, невинной маленькой церковной девочке. Может быть, твой отец проверяет твою одержимость единственным пятном, призванным погубить тебя. Ты думал, что действительно сможешь сделать это сам? Ты думал, что Кэллум Вествуд позволит своему сыну взять дело в свои руки, когда он влюбился в женщину, призванную разрушить священную структуру церкви?

И тут меня осеняет осознание того, что я больше ничего не знаю наверняка. Я стала слепой по отношению к этим извращенным попыткам. Неужели я совсем ошибалась насчет Сэйнта и его мотивов? Мое сердце грозит провалиться от того, как сильно оно колотится в груди.

Эроу встает со своего места и направляется к моей тумбочке. Открыв ящик, он вынимает четки и бросает их на пол в недоступном для Сэйнта месте. Его недоуменное выражение лица поднимается с пола и находит лицо Эроу. Направленный ему в голову пистолет заставляет Сэйнта нагнуться, чтобы забрать четки.

— Привяжи ее к кровати, — требует Эроу.

Взгляд Сэйнта останавливается на мне.

Эроу снова царапает дулом пистолета голову, и его подтянутый живот выгибается, подчеркивая следы наших одинаковых ран, по плоти которых все еще сочится кровь.

— Я не из тех, у кого много терпения. Сделай это, черт возьми. Сейчас же.

Я плотно закрываю глаза и слегка киваю. Подойдя к кровати, я подхожу к Сэйнту. Я кладу свою ладонь на его дрожащую руку, держащую четки, и наши глаза встречаются.

— Мне страшно, — честно шепчу я.

Сэйнт пытается прочесть мой взгляд, но я уже