Замуж за миллионера - Мария Викторовна Гарзийо Страница 9

заговорчески подмигивает мне «Лучше в зеркало не смотри!» Я и без нее знаю, что от встречи с собственным отражением лучше было бы сейчас воздержаться. Однако врожденный мазохизм заставляет все таки поднять взгляд на беспристрастную зеркальную поверхность. O, mon Dieu! Bordel de merde![4] К подобному удару я оказываюсь не готова. В мешках, подобных тем, которыми может похвастаться мое подглазье, небогатая семья из российской глубинки могла бы запасти не один килограм картошки на зиму. А эта нежно зеленоватая кожа с розовыми вкраплениями сосудов и расширившимися от ужаса перед такой халатностью порами – чем не прекрасный образчик в рекламе – ДО применения чудодейственного крема. Ну-ка а что это у нас здесь? Нет, не может быть! На левом веке обнаруживает неизвестная мне доселе длинная кривая морщина. Хилый черешок настроения при виде подобного ужаса с головой зарывается в землю. Я принимаюсь тщательно замазывать непрошенную гостью кремом Ла Прери с черной икрой. Она мигом сжирает икру, но уходить, похоже, не намеревается. «Надо завязывать с такими беспонтовыми пьянками. Я уже не говорю о бессонных ночах!» наблюдает за моими маяниями брюнетка. «Вообще давно пора найти нормального платежеспособного мужика и остепениться наконец. Ездить два раза в год на острова, раз в месяц по европейским столицам, заказывать одежду прямо с дефиле и открыть какой-нибудь благотворительный фонд по спасению галапагосских пингвинов». «Лучше бездомных собачек» возражает блондинка. «Собачки не круто. Они блохастые и воняют. Нужна какая-нибудь приятная экзотика. Вроде коал или морских котиков. Спросят на какой-нибудь презентации «а чем занимается ваша очаровательная супруга?» А она так скромно склонив голову «Я спасаю камчатских бобров». Ледяной душ немного встряхивает оставшийся от меня пожилой каркас, сделав дальнейшее существование хоть и не приятным, но хотя бы возможным. «Камчатские бобры» бубню я себе под нос, вылезая из ванны, «Почему бы и нет». Холодильник нахально выпячивается навстречу мне и моему сморщенному желудку белой больничной пустотой. Из коробки Нескафе стыдливо выглядывает последняя красная лишенная спасительного кафеина капсула. Все ясно, придется прихватить свой непрезентабельный анфас и тащиться в ближайшую булочную. Когда мой организм немного взбадривается свежеиспеченным ушком (которое французы по непонятным мне причинам величают «пальмой») и шоколадным маффином, телефон заводится в сумке знакомой трелью. «Извините за беспокойство, мадам, но вы в прошлом месяце не перевели нам квартплату» суховато информирует меня реэлтор. «Это конец!» вспыхивает алая лампочка в моей голове. Волшебный источник под названием мосье Сешо окончательно и бесповоротно пересох. Мне казалось, я была морально готова вычеркнуть из своей жизни милого женевского пенсионера. Я ведь такая вся из себя непробиваемая железная леди с золотистыми значками евро в пустых глазницах и россыпью брильятнов вместо мозга. Сентименты это не для меня. Пусть ими тешатся глупые курицы, обросшие детьми, стиркой-глажкой и мужьями-лузерами. А я плюну, сотру номер из записной книжки телефона, переступлю через тело предателя на 15-сантиметровых Лубутанах и поспешу вперед к новым более перспективным горизонтам. Плюну, обязательно плюну. Только вытру слезящиеся на ярком солнце глаза. «Хотя бы позвонил объяснил» всхлипывает блондинка. «Да, что тут объяснять, и так все ясно. Она ж знала, что рано или поздно все произойдет именно так. Произошло рано» печально тянет брюнетка. «И не в кассу так!» продолжает причитать светленькая, «У нас сегодня и так трагедия – новая морщина!» «А ты молодец, что напомнила» язвит темненькая. «А я не плачу, я никогда не плачу. Есть у меня другие интересы», выкатывается откуда-то из далекого прошлого песенная строчка «Камчатские бобры, например». Я выхожу из булочной в августовское пекло. Мне хочется расплавиться, размазаться по асфальту жидкой бесполезной лужицей, и пусть по мне топчутся прохожие. В глаза бросается пара типичных до тошноты туристов в аляповатых майках, бермудах, кроксах, с рюкзаками Найк через плечо. Нет, уже, чему-чему я кроксам я по себе шляться не позволю. «Собирись, Елизавета, мы еще не такое переживали. А ты и подавно. В той, другой, Нормальной жизни, где не было нас» шепчут мне в унисон блондинка и брюнетка. На меня против желания накатывает огромная пузыристая волна воспоминаний.

Я родилась в городе с гордым названием Великий Новгород, в обычной среднестатестической семье, не лучше, и не хуже других. Мои родители могли заслуженно занять место на страничке с заголовком «советский середнячок». Папа, механик на заводе, мама воспитатель в детском садике. Ответственные, порядочные трудяги, строители светлого будущего. Главным словом в нашем доме было прилагательное «нормально». Как дела? Нормально. Как зарплата? Нормально. Как дочка? Нормально. Мы застряли в этой клетке «нормальности», боясь высунуться, чтобы вдруг не оказаться выше, краше, лучше кого-то. Стремление выделиться, выпрыгнуть из общей толпы всячески клеймилось моими родителями и относилось к разряду позорного и (кто бы сомневался) ненормального. Даже эмоции в нашей семье раздавались ограниченными порциями как мясо по талонам. Я ни разу не слышала от мамы и папы пылких признаний в любви ни в свой адрес, ни по отношению друг к другу. Всякие милые прозвища так же не приветствовались, их заменяли строгие «Сергей», «Людмила» и обращенное ко мне сухое «Лиза». Когда мне доводилось увидеть в гостях у подружки ее обнимающихся и нежно целующих друг друга в цеку родителей, я невольно краснела от такого «неприличного» зрелища. Потом страну сотряс вихрь перестройки, и принужденную одинаковость наравне с порядочностью официально отменили. Отовсюду как чернобыльские грибы нагло поперли бессовестные бритоголовые нувориши. Мама с папой впились зубами в корму утопающего Союза и им удалось таки, помотавшись вверх и вниз по волнам, остаться на плаву. Правда уютную двушку в центре Новгорода пришлось сменить на схожую по площади, но сильно проигрывающую по месторасположению квартиру в поселке Чечулино. Мне сразу не пришлась по душе потрепанная пятиэтажка с выцветшей надписью «Слава Труду» на сером боку, неказистый двор со змеящимися по траве канализационными трубами (а зачем закапывать, если так гораздо проще) и старенький дребезжащий автобус, который отныне должен был отвозить меня каждое утро в школу. А что было делать. «Зато какая тут природа» говорила мама, «И сметана свежая, настоящая, такая густая, что ложка стоит». А я ненавидела эту жирную сметану и тихонько счищала отвратительную бело-желтую массу в мусорник. Когда ситуация в стране немного устаканилась, родители «разорились» на участок земли в получасе ходьбы от нашей пятиэтажки. Этим десяти соткам досталась вся полагавшаяся мне любовь. Каждый выходные, не взирая на метеорологические условия, мама с папой отправлялись на «дачу». Они сколотили там из старых серых досок кургузую хибарку, обклеили это архитектурное чудо изнутри старыми