Салли Боумен - Темный ангел Страница 85

– Отдыхай. И забудь о Хеннеси.

– У него в голове не все дома. Так Каттер Ноул говорит. Но я не верю. И никогда не верила. Я думаю, он умный. Умный и нелюдимый. И такой здоровый. Дженна, наверное, считает его красивым, да? Я тоже так думаю. Могучий, как дуб. Но он жуков убивал. И бабочек. И пауков. И моего отца убил, я так раньше думала.

– Констанца, прекрати. Не надо разговаривать, у тебя лихорадка. Полежи тихо.

– У меня лихорадка? А лоб горячий?

Она снова заворочалась на подушках. Окленд, подумав с тревогой, не вызвать ли сиделку, потрогал ладонью ее лоб. Он был сухой и чуть горячий.

– Видишь, никакой лихорадки вовсе нет. – Она откинулась на подушки, не сводя сосредоточенного взгляда с его лица. – Теперь я не думаю, что он убийца. Тогда я была моложе. Теперь я задаю себе вопрос: кому понадобились эти «парди»?

– Что понадобилось?

– Ружья Френсиса. Кто-то взял их. Они пропали, так мне сказал Френсис. Конечно, он мог и солгать. Он мог сам их припрятать.

– Констанца, я отправляюсь за сиделкой.

– Так ты, выходит, не знаешь о ружьях, Окленд? А я думала, тебе это известно. Или твоему отцу. Не зови сиделку. Подожди. Я скажу тебе одну ужасную вещь…

– Констанца!..

– Мой отец и твоя мать были любовниками. Это правда. Много лет подряд. Даже Френсис обнаружил это в конце концов. Он увидел их в тот самый день. Твою мать, которая поднималась в комнату к моему отцу. А Френсис как раз забыл что-то. Что же это было? Что-то нужное для его фотоаппарата, вот что!.. Да, он забыл это, вернулся в дом и как раз увидел: она закрывала дверь в Королевскую спальню. Френсис плакал тогда.

– Лежи спокойно.

– И Фредди тоже. Они оба плакали, такими вот слезами. А ты плакал, Окленд? О, нет – тебе уже все было известно. Конечно же, я и забыла. Окленд, моя голова просто раскалывается от боли. Сожми мою ладонь, еще крепче. Вот так. Видишь, я становлюсь тише.

– Констанца, это было очень давно, целых пять лет назад…

– Окленд, можешь признаться мне кое в чем? Только в одном – в ту ночь, в ночь его гибели, где ты был?

– На вечеринке, само собой.

– Да, а после этого? По словам Френсиса, он искал тебя, когда вечеринка закончилась. Он не мог уснуть, ему хотелось рассказать об увиденном. И он не смог тебя найти. Тебя не было ни в твоей комнате, ни внизу…

– Это Мальчик так сказал?

– Обмолвился как-то раз.

– Он не мог меня там найти. Меня там не было. Я был… с кем-то.

– С Дженной?

– Да. С этим покончено!

– Всю ночь?

– Да, всю ночь. Мы расстались, когда рассвело, и спать я уже не ложился.

– Всю ночь с Дженной… – Констанца глубоко вздохнула. Выражение боли и тревоги сошло с ее лица. Она откинулась на подушки. – Ну вот, видишь, ты меня успокоил. Я знала, что могу тебе доверять. Мне было так страшно.

– Констанца…

– Нет, честно. Я словно сбросила ужасный груз, который давил на плечи. А теперь он исчез. Ты исцелил меня, Окленд, исцелил дважды. Первый раз – на балконе и сейчас еще раз. Я этого не забуду, пока жива.

Она умолкла и взяла его руку в свою.

– Побудь еще немного. Поговори. Расскажи мне о чем-нибудь тихом, приятном. Тогда я смогу уснуть. Расскажи мне о своей работе, куда ты ходишь, кто твои друзья. Пожалуйста, Окленд, не уходи.

Окленд колебался, какое-то время ему инстинктивно хотелось позвать сиделку, оставить комнату, но и Констанца его притягивала. Он хотел уйти и не мог. Он огляделся и вдруг поймал себя на том, что обстановка в комнате убаюкивает его: тепло камина, красное покрывало, благотворная тишина. Глаза Констанцы безмолвно молили его остаться. Странный вечер, подумал он, как бы вне времени, вне его привычной жизни.

– Ну, хорошо, – начал он. – Моя работа невероятно скучна. Сплошная бумага: я читаю отчеты и пишу отчеты. Еще составляю меморандумы и посещаю заседания разных комитетов. На моем столе, дорогая Констанца, стоят два деревянных лотка: один по правую сторону стола, другой – по левую. И к концу рабочего дня я должен переложить все бумаги с левого в правый. Это все, чем я занимаюсь каждый день.

– Но ты же принимаешь решения?

– Я? На ближайшие десять лет не предвидится никаких решений. Я только даю рекомендации, а затем смотрю, как их не принимают в расчет.

– И это тебя не устраивает?

– Верно, меня это не устраивает.

– Тогда какое занятие тебе было бы по душе?

– Хотел бы я знать… Меня не готовили к конкретной работе. Меня учили разбирать тексты на латыни и греческом, читать философские трактаты. Теперь учат занимать определенную позицию в мире – позицию силы. В этом нет ничего неожиданного. Но меня все это мало привлекает.

– Почему?

– Потому, что все очень предсказуемо. Вот мы, к примеру. В один прекрасный день Мальчик вернется с войны. Унаследует Винтеркомб. Для Фредди подыщут подходящую профессию, как в свое время нашли для меня. Может быть, Стини удастся избежать общей участи. Но нам-то как быть?

Он говорил и сам дивился сказанному – никогда раньше он не делился ни с кем подобными размышлениями вслух, даже со своим товарищем Эго Фаррелом. Окленд невольно посмотрел на свои руки: бледные и узкие ладони, нежная кожа – руки джентльмена.

– Мне недостает силы воли, – сказал он. И снова сам себе удивился: не в его привычках было признавать собственные слабости. – Окленд отвел взгляд. – Нас чересчур опекали, вот в чем дело. Всего много, все быстро, все легко. В конце концов, мы так и не выучились драться.

– Ты сможешь драться! – Констанца попыталась приподняться на подушках. Она протянула руку и ободряюще стиснула его пальцы. – Сможешь. Ты сможешь, Окленд. Сможешь отправиться, куда захочешь, стать, кем захочешь, по своему выбору. Ну же, посмотри мне в глаза. Ну вот, это видно в твоем взгляде. Я знаю это. И всегда знала…

– Констанца, ты устала…

– Не нужно меня опекать. То, о чем я говорю, есть в тебе, есть и во мне. В этом мы с тобою схожи. И ты не более тяпа-растяпа, чем я сама. Твоя душа, Окленд, вовсе не смиренная христианка, а, как и моя, – язычница.

– Чепуха, – Окленд улыбнулся ей в ответ. Он стал считать, загибая пальцы: – Крещение, конфирмация, Итон и Баллион. Сын сквайра – истинного тори. Внук сквайра – истинного тори. Воображение в нашей семье вымерло много лет назад. Оно умирает сразу, стоит только обзавестись деньгами. Через пару лет, Констанца, ты взглянешь мне в глаза и знаешь, что там увидишь? Самодовольство. Английскую невозмутимость. К тому времени я буду владеть этим в совершенстве. Поскольку нужно как минимум три поколения – а то и все десять, – чтобы получился такой по-настоящему законченный экземпляр.

– Ты лгун, – Констанца не сводила пристального взгляда с его лица. – Ты лгун, Окленд, и ты чего-то недоговариваешь. Что же это, о чем ты мне не сказал?