Беглянка (ЛП) - Элизабет Мэри Страница 56

Забота неудобна и зудит, словно крошечные иголки вонзаются в мою кожу, и мне насрать.

Я беспокоюсь о Камилле. Я забочусь об Инес и «Молчании». Меня волнует, что Крикет прекратила свое существование десять лет назад.

Я страдаю, потому что, какой бы некомпетентной она ни была, Крикет была моей, а я — ее, и я скучаю по ней. Меня волнует, что она не стала лучше, и меня волнует, что ее здесь нет, чтобы я могла сказать ей, что понимаю и прощаю ее.

Но больше всего меня волнует Талант Ридж.

Игнорирование того, как он изменил мою жизнь за такой короткий промежуток времени, не изменило неизбежного, и я забочусь о нем.

Может быть, это больше, чем забота. Более полно. Более необъятно.

Больше, чем что-либо, что я могу объяснить, потому что это больше, чем что-либо, что я когда-либо испытывала.

И совершенно невыполнимо.

Дождавшись часа Камиллы, я сажусь на жесткий диван в окружении ее свечей, растений и картин, о которых она понятия не имела, и приглашаю Пса к себе на колени.

Я тоже забочусь об этом ублюдке.

Но он все еще не может остаться.

Я собираюсь сделать эти плакаты.

Глава 20

Лидия

Заниматься сексом за деньги никогда не легко, но первый раз бывает особенно суровым даже для худших из нас. Я выросла в среде, лишенной этики и процветавшей в разврате, но я почувствовала это, когда пересекла воображаемую черту от хорошего к морально неполноценному в первый раз, когда трогала себя. Я чувствовала, что на меня постоянно навешивают ярлык, как будто любой, кто еще раз взглянет на меня, поймет, что я бесчестна.

Камилла тщательно скрывает, откуда она родом и что привело ее в «Молчание», но, несмотря на то, через что она прошла, ей удается оставаться в основном хорошей. Этот путь был выбран для меня, но Камилла выбирает его сама. Это будет нелегко. Сможет ли она выглядеть по-другому, пахнуть по-другому или вести себя по-другому? Должна ли я была сделать больше, чтобы остановить ее? Было ли это моим местом, или это усложнило бы ей жизнь?

Когда она врывается в дверь, я вскакиваю с дивана и смотрю ей в лицо. Мы разделяем короткую, бездыханную, безмолвную секунду, когда мы единственные две женщины во всей вселенной, которые понимают, от чего они отказались.

Так же быстро она закрывает рот руками и испускает крик, который знают только те из нас, кто пересек эту черту безнравственности.

— Я в порядке, — она протягивает руку, чтобы помешать мне подойти ближе, — Мне просто нужна секунда.

Пусть это будет уроком для нее, потому что я не собираюсь приближаться. Если она ожидала, что я приму ее домой с распростертыми объятиями и добрыми словами, то она ошибается. Хочет ли она услышать, что все будет хорошо, и со временем станет лучше? Потому что этого не будет. Никогда не становится легче, мы просто придумываем лучшие способы обезболить это.

— Почему ты делаешь это с собой, Камилла? — я скрещиваю руки на груди, чтобы не истечь кровью. Мне не все равно, но во мне недостаточно места, чтобы быть ее доверенным лицом, — Тебе нужны деньги? Потому что я отдам тебе каждый цент, который у меня есть, если это не то, чего ты хочешь. У тебя есть варианты, Камилла. Эта жизнь не для слабаков.

Тушь течет по ее щекам со слезами, но она вытирает их.

— Я не слабая.

— Перестань плакать, — требую я, — Сдерживай это, пока не почувствуешь, что вот-вот разорвешься по швам, а затем сдерживай это еще сильнее.

Сделав вдох, от которого содрогается все ее тело, Камилла расправляет плечи и вызывающе вздергивает подбородок. Печаль, недовольство или разочарование неуклонно вытекают из ее глаз, размазывая ее макияж, но она оказывается сильнее, чем я думаю, и встречает меня лицом к лицу.

— Еще не поздно покончить с этим здесь, Камилла. Если какая-то часть тебя не уверена даже после сегодняшнего вечера, это твой последний шанс, прежде чем он изменит тебя на всю оставшуюся жизнь, — предупреждаю я ее.

Золотые глаза Камиллы вспыхивают, и она говорит.

— И это последний раз, когда ты сомневаешься во мне, Лидия.

Она сбрасывает каблуки и не удосуживается поднять их, проходя мимо меня, цепляясь за край самообладания кончиками пальцев. Я не сомневаюсь, что она отпустит это, как только окажется по ту сторону двери, и я ее не виню. Позже она будет счастлива, что не показала мне, насколько противоречива на самом деле.

Теперь, когда Камилла дома, я возвращаюсь в свою спальню, где впервые за сегодня сосредотачиваюсь исключительно на источнике моей боли в сердце. В верхнем ящике моей тумбочки, как и десять лет назад, лежит папка с моим свидетельством о рождении и карточкой социального страхования. И вдобавок ко всему записка, оставленная мне Крикет.

Хорошо провести время, детка.

Люблю,

Мама.

Синие линии на разорванной тетрадной бумаге стали мятно-зелеными, а края хрупкими и мягкими. Помимо меня, эта записка из шести слов — единственное доказательство существования Крикет Монтгомери. Последнее десятилетие она пролежала в моем заднем кармане или скомканой на дне сумки, но, в отличие от человека, который ее написал, или тех сорока долларов, с которыми она пришла, она все еще у меня.

Я кладу записку обратно на место, прежде чем набрать номер Таланта на своем сотовом телефоне с предоплатой. Он берет трубку после первого звонка, и вместо того, чтобы сказать привет, или я скучаю по тебе, или почему ты не можешь держаться подальше, я говорю.

— Моя мама умерла сегодня десять лет назад, и все, что у меня осталось, это глупая записка, которую она оставила мне, потому что я была для нее стервой.

Вместо того, чтобы ответить, что все будет хорошо, или что мы сможем пережить это трудное время вместе, или что смерть — это самое ужасное, он говорит.

— Я буду через двадцать минут.

Он стучит в дверь шестнадцать минут спустя.

Талант сменил шорты и футболку на темно-синий костюм и черный галстук. Его куртка расстегнута, а туфли блестят в желто-оранжевом свете. Талант, держа одну руку в кармане, а другую в волосах, олицетворяет самообладание.

Он не ждет, пока его пригласят внутрь, когда я отвечу. Талант толкает дверь и закрывает ее, не сводя с меня глаз. Его глаза редко оставляют меня, когда мы вместе, постоянно, как будто он боится что-то упустить. Прямо сейчас я стою неподвижно, застряла где-то между горем и облегчением от того, что он вернулся. Моргать, дышать или говорить вяло, как бить кулаком во сне, и у меня нет сил сказать что-либо, кроме простого приветствия.

— Эй, иди сюда, — Талант берет меня за руку и тянет вперед, — Почему ты ничего не сказала, Лидия? Я бы не оставил тебя.

Именно поэтому я не сказала тебе, думаю я про себя. Но где-то по пути я решила, что не хочу больше проходить через это в одиночку.

Горе не дает мне уйти слишком далеко, но, глядя на мрачное выражение лица Таланта, я нахожу утешение в его близости. Он гасит безудержную печаль, которую приносит с собой этот день, но Талант также делает невозможным игнорировать то, насколько я хронически одинока.

Я не знала, чего мне не хватает, пока он не заполнил пустоту, и я не думаю, что смогу вернуться к жизни, частью которой он не является.

Талант проводит ладонями по моим рукам, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать меня в лоб. Я закрываю глаза, чтобы насладиться ощущением человеческого контакта с кем-то, кто мне небезразличен, когда он притягивает меня к себе и обнимает. Как у загнанного в угол животного, мой первый инстинкт — дать отпор и освободиться. Как он посмел заманить меня в ловушку.

Вместо этого я позволяю своим рукам свисать по бокам и замираю, когда он прижимается всем своим телом к моему и так крепко обнимает меня, что я слышу, как мое сердце отдается эхом в ушах. Талант выше и крупнее меня, но я прилегаю к нему, как драгоценный камень, возвращающийся в свой бархатный футляр. Теплое принятие льется на меня с макушки, медленно покрывая мои плечи, прежде чем распространиться по всему телу.