Подчиненная с приветом - Лина Эрали Страница 48

он. Перестает изучать скромное жилище и сосредотачивает взгляд на мне. Нагло и жадно осматривает с ног до головы. Непроизвольно запахиваю халат сильнее. Мысленно ругаю себя. Если бы я не затянула со стиркой, то на мне сейчас был бы мой длинный, бесформенный махровый халат, а не это короткое шелковое безобразие, доставшееся от Вики.

— Не о чем говорить. Уходи, пожалуйста.

— Лада, — с укором произносит он.

— Хорошо, — сдаюсь я. — Говори.

— Ты так и будешь стоять в прихожей? — улыбается краешком губ. — Кстати, есть кофе? Я бы не отказался.

— В этом доме кофе неандертальцам не подают.

— Неандерталец? — удивленно вскидывает бровь. — Что ж, заслуженно. Тогда чай. Я не уйду, Лада. Надо поговорить.

— Наглости вам не занимать, Кирилл Александрович, — бубню себе под нос, но вопреки возмущению шлепаю босыми ногами на кухню.

Затылок, спину, ягодицы и ноги жжет от пристального взгляда. Беру гейзерную кофеварку, насыпаю кофе, ставлю на конфорку, включаю чайник. Незваный гость в лице генерального здорово раздражает, но обернуться не хватает смелости. Слышу, как отодвигается стул, а затем старенькая мебель скрипит под тяжестью мужского тела. Гипнотизирую взглядом конфорку, надеясь, что мое ментальное воздействие заставит напиток приготовиться быстрее.

— Лада, — зовет Озёрский, по голосу чувствую улыбается гад.

— Что? — рявкаю резко развернувшись. — Говори уже быстрее, что хотел.

Напрягаюсь, когда он поднимается и медленно идет ко мне. Пятиться мне некуда. Кухня крохотная. Слиться с гарнитуром не представляется возможным. Отчаянно хочется закричать — помогите!

Пытаюсь позорно сбежать, но меня быстро ловят, припирают к столешнице.

— Я был не прав. Не только на корпоративе. Вообще все это время. Извини, — говорит тихо и тянется своими губищами.

— Это очередная попытка унизить меня? — отталкиваю его. — С чего вдруг все эти нежности? Что ты задумал?

— Честно? — щурится хитро. — Хочу тебя.

В мгновение ока сильные руки усаживают меня на столешницу, а сам Озёрский устраивается между ног, нагло ухмыляясь поглаживает мои бедра.

— Обалдел? — визжу, пытаясь его оттолкнуть. У меня же под халатом ничего нет. Неандертальцу хоть бы хны. — Вломился, кофе требуешь, еще и лапать вздумал? Пошел вон, пока не получил.

Для устрашения схватила первое, что попало под руку. К моему разочарованию это оказалась ложка. Чайная. Моя привычка прятать визуальный шум в шкафчиках, и держать столешницу пустой сыграла со мной плохую шутку.

— Тише, Рыжик, — рассмеялся неандерталец и быстро чмокнул меня в губы. — Я пришел мириться.

— Мириться? В каком смысле мириться? Слушай, — уже спокойно говорю я, пытаясь игнорировать интимные прикосновения, — если ты думаешь, что наш поцелуй дает тебе право так себя вести, то сильно заблуждаешься. Я просто хотела, чтобы ты подавился своими словами о том, что я не женщина. Поцелуй ничего не значит.

— Врушка, — хмыкнул наглец, но затем принял серьезный вид. — Лада, я тогда наговорил всякой херни Филиппу про тебя, потому что… приревновал и повел себя, как малолетний пиздюк. Я лишь хотел, чтобы он отстал от тебя. А потом эти чертовы Сёмины. И мне совсем башню снесло. Прости. И чтобы ты знала, я считаю тебя самой прекрасной женщиной.

Хочется ущипнуть себя или приложиться затылком о шкафчик, чтобы убедиться в том, что я не сплю. Каждое сказанное слово звучит, как бред.

— И я должна в это поверить? Приревновал? Ты еще скажи, что влюблен в меня. Ну, да, ага. Верю, — издаю нервный смешок. А сама кажется забываю, как дышать. Вдох и выдох, вроде ничего сложного, но воздух все равно не поступает в легкие.

— Не ерничай. И признай, что ты также неравнодушна ко мне, как и я к тебе. Ты тоже запала на меня.

Чувство собственного достоинства требует возмутиться или хотя бы высмеять наглого неандертальца, но он так смотрит на меня. Словно видит насквозь и так стыдно становится. Будто меня поймали на преступлении. Сердце отбивает чечетку, щеки и уши горят. Могу поспорить, что сейчас мое лицо не отличить от спелого помидора.

Едва не плачу от обиды, когда Озёрский глядя на меня расплывается в довольной улыбке. Нельзя же вот так поступать. Сначала вывалить в грязи, измываться месяцами, а потом безжалостно уличать во влюбленности.

— Для меня это все также неожиданно, как и для тебя. Коварная ты женщина, Рыжик, — улыбается он, но глаза серьезные, настороженные.

Зажмуриваюсь, удерживать прямой зрительный контакт не хватает ни сил, ни смелости. Чувствую мягкое прикосновение к рукам. Озёрский сжимает мои ладони и укладывает их себе на плечи. Ведет носом по моим волосам, зарывается в них пальцами.

— Знаешь о чем я жалею больше всего? — спрашивает тихо, мне не удается выдавить из себя ни звука, поэтому лишь мотаю головой в ответ. — О том, что отрезал твои красивые кудри. За это тоже прости.

Мягкие, теплые губы касаются моих. Язык требовательно вторгается в рот. По коже пробегается табун мурашек. Так чувственно меня ласкают мужские руки. Обнимают, гладят. Я тоже не остаюсь в долгу. Ловлю особый кайф, ощупывая подушечками пальцев позвонки на его шее, колючие и жесткие волосы на мужском затылке. И на этот раз меня не терзают сомнения о правильности происходящего.

Флер уютной и романтической тишины нарушает лишь гул закипающего чайника, а умопомрачительный аромат мужской туалетной воды перебивает запах кофе. Кажется он уже сгорает. И все же подпрыгиваю от неожиданности, когда квартиру оглушает дверной звонок.

— Это курьер. Я заказала роллы, — объясняю смущенно на вопросительный взгляд Озёрского.

Нехотя отрываюсь от босса, неуклюже спрыгиваю со столешницы, успеваю сделать шаг, как меня резко разворачивает назад.

— Ты в этом собралась ему открывать? — цедит, оглядывая меня недовольно. Еще и поясок на моем халате затянул. — Я сам.

Пока я ошарашенно провожаю взглядом незваного гостя, Озёрский покидая кухню что-то гневно бубнит себе под нос.

И как бы я не старалась, но губы растягиваются в глупой улыбке. Не терплю беспочвенную ревность, но этот собственнический жест почему-то пришелся мне по вкусу. Точнее моему женскому самолюбию.

Снимаю с огня кофеварку, наливаю бодрящий напиток в кружку, добавляю немного кипятка. Я знаю, что Озёрский пьет американо без сахара. Ставлю чашку на стол, достаю две тарелки и раскладываю салфетки.

Простые механические движения возвращают в реальность, но сердце до сих пор учащенно бьется, лицо пылает, а воздух в легкие попадает через раз. И все из-за него. Кажется давление подскочило.

Озёрский достает из пакета контейнеры, садится на стул и молча наблюдает за мной.

— Ты расхотел пить кофе? — бурчу смущенно.

Я слишком смущена и растеряна, и просто не понимаю, как себя вести. Украдкой поглядываю на босса, он не прерывая зрительного контакта отпивает из чашки.