Моя Гелла - Ксюша Левина Страница 44

– Волнуешься? – Зализанный Леша закидывает руку Гелле на плечи, и она моментально краснеет. Даже отворачивается.

Хотелось бы, чтобы от отвращения, неприязни, раздражения. Увы. Она смущена и пытается скрыть улыбку.

Долбаная Гелла. Но я хороший песик и должен сидеть смирно.

– Да… немного. Не очень люблю выступать для незнакомых и без компании.

– Я бы вышла с тобой, но я, во-первых… пьяна. – Соня поднимает бутылку. – А во-вторых, я не знаю ни одной песни этой твоей Олеси Камбуровой.

– Елены, – поправляем мы с Геллой одновременно, и в награду я получаю теплейшую улыбку из всех, что когда-либо от кого-либо получал.

Это самообман, но все, что исходит от этой Геллы, кажется более настоящим. А может, я просто влюблен как дурак? Она смотрит на меня впервые, я на нее в сотый раз.

– И откуда же ты это знаешь? – Соня шлепает меня ладонью по плечу.

– Люблю послушать на досуге. – И не могу оторваться от глаз Геллы, которая с интересом меня изучает. Я осознаю, что собирался в спешке, и теперь стою небритый, растрепанный. По сравнению с Зализанным выгляжу как беспризорник.

Гелла улыбается, глаза ее искрятся. И она не краснеет. Потому что не влюблена. Тут у Алеши, кажется, фора. Выдуманная Гелла столько боли не доставляла.

– Какая же у тебя любимая песня? – Соня соскальзывает по капоту и протягивает мне руку, приглашая на танец.

На сцене как раз сменяется исполнитель. Маловероятно, что музыка не подойдет для танца, так что я поддерживаю Соню, просто потому что так можно хоть немного отвлечься от отвратительной парочки, что воркует рядом.

– Ты. Умеешь. Танцевать? – хохочет Соня.

– Меня кое-кто учил.

Сестра не верит, корчит гримасы.

Исполнительница начинает тонко, совсем не как Гелла, петь знакомый мне романс, а я танцую вовсе не с той, с кем хотел бы, но все-таки это откликается.

Какой беде из века в век обречены?

Какой нужде мы платим дань, прощаясь с милыми?

И отчего нам эта явь такие дарит сны,

Что дивный свет над песнями унылыми?

Мы с Соней просто переступаем с ноги на ногу по кругу, потом она начинает хохотать и заставляет кружить ее. Закрывает глаза, покачивает головой, и ей, кажется, вполне нравится музыка Камбуровой, а холод уже не смущает. Это магия или вроде того. Гелла не начинает танцевать с Зализанным. Олег никого не приглашает на танец. Но все вокруг кружит вместе с нами по желтым листьям и хрустящей, чуть подмороженной к вечеру бурой траве.

Мы останавливаемся, Соня обнимает меня за талию, уткнувшись лбом в грудь, и кажется мне невероятно маленькой, будто у нас разница в возрасте не год, а десять, и она еще совсем ребенок, которому вечером нужно будет вернуться домой к родителям. Безнадежно пьяный ребенок, волосы которого пахнут сигаретами, а вечер, очень вероятно, окончится в караоке.

Ловлю взгляд Геллы поверх макушки Сони. Круглые веснушчатые щеки блестят от слез, она улыбается, прижимает пальцы к губам.

Быть может, нам не размыкать

счастливых рук,

Быть может, нам распрячь коней

на веки вечные.

Но стонет север, кличет юг,

и вновь колес прощальный стук.

И вот судьба разбита вдруг

о версты встречные.

Гелла шепчет каждую строчку, и я могу представить, что это она поет, но увы. Ее голос совсем другой. Более мягкий, тихий, похож на шепот.

– Меня укачало, – комментирует Соня, завершая наш танец изящным поклоном, и опять садится на капот Бони.

– Так что ты будешь петь? – Соня опять цепляется к Гелле, та опускает взгляд.

Перебираю мысленно все песни, что слышал в ее исполнении. Больше всего мне нравилась как раз «Разлука». Быть может, еще та, про Маленького принца?

– «Если б ты знал». – Кажется, что она обращается ко мне, хоть это даже близко не так.

– Что? Что знал? – хмурится сестра.

– «Если б ты знал». Ады Якушевой.

Не помню, чтобы моя Гелла такое репетировала, но этой Гелле вовсе не обязательно знать те же самые песни, что и моей. Она может вовсе не любить танцевать вальс и понятия не иметь, кто такой Маленький принц. Я сам не знал, откуда взялись песни моей Геллы, а недавно, разбирая на даче шкаф, нашел несколько пластинок, пахнущих пыльным детством, и вспомнил, как совсем маленьким гостил у бабушки с дедом. Видимо, после их смерти весь хлам из квартиры перекочевал на дачу. Бабушка постоянно включала пластинку Камбуровой, да и остальные песни, что потом пела мне моя Гелла, были отсюда. Даже колыбельная про медвежат.

– Ты всех порвешь, – заявляет Соня, явно совсем не зная Геллу, потому что та начинает оправдываться, что это вовсе не конкурсная часть программы и тут совсем не важно, кто и как поет.

Мы тут лишние, все четверо из группы поддержки. Быть может, у Зализанного есть право присутствовать, но мы с Олегом Гелле не друзья. И Соня ей явно не лучшая подружка. Так уж вышло, что сестре нравится эта девчонка с веревочкой в волосах, а этой девчонке нравится весь мир. Она, кажется, даже не удивлена, что поддерживать ее приехали совершенно посторонние люди.

Я стою и пялюсь, как дурак, потому что ищу разницу. Эта Гелла скромнее, тише. Она меня немного опасается, но я заслужил. Ей ужасно идут ее очки, больше не могу представлять ее иначе. Она не лезет обниматься с незнакомцами, и я понятия не имею, о чем с ней говорить. Та еще задачка – просто наблюдать, как за актрисой кино или фронтменом группы. Будто я в восьмом классе, влюбился в Тейлор Момсен, просто «потому что», и это вроде как тоже влюбленность, но я понятия не имею, кто она такая на самом деле. Я влюблен в образ. И мне этого пугающе достаточно.

Гелла волнуется. Кусает губы так, что они уже кажутся распухшими и потрескавшимися. Царапает кисти рук, потом натягивает до пальцев рукава снова и снова. Я думал, что она замерзла, но, кажется, это просто что-то нервное. Гелла сходит с ума, поглядывая на людей. Это не восторг и не интерес. Она уже нервничает и, возможно, считает, что не справится.

– Тебе… пора? – это я говорю. Это мой голос вибрирует в груди, прокатывается по глотке и вырывается на свободу,