Свет далекой звезды - Ирина Леонидовна Касаткина Страница 40

— А ты откуда его знаешь?

— Да когда-то у него на факультете повышения квалификации училась. Пахать приходилось еще так! Не то что теперь, ФПК — отдых на полгода. Помню, я так радовалась, что в Ленинграде поживу. Думала, по музеям похожу, погуляю. Погуляла, как же! Из-за стола не вылезала. Нет, братцы, тут надо что-то придумывать радикальное. А что — ума не приложу.

— Конечно, с его член-корровской зарплатой и связями можно быть музейной редкостью. Пожил бы он здесь, да на доцентскую ставку — живо закряхтел бы. Слава богу, что я от вас сваливаю, — порадовался Паршиков, — резвитесь теперь без меня. Вот сессию пережить бы, и привет! Мне главное, чтобы мои бывшие ученички не пролетели. Вы же знаете, чьи они детки. Не дай бог пары получат — мне тогда головы не сносить.

— А что, ты уже и место нашел?

— Да вы же знаете — у меня брат двоюродный в торговом институте профсоюзом заведует. Обещал доцентскую должность. Там такая лафа, скажу я вам. Озолотиться можно. Одни мафиозные сынки учатся да дочки. Все в коже и золоте. С нашими никакого сравнения.

— Саша, ты же нас, друзей своих, не забывай. Как войдешь в силу, к себе забери. Здесь же теперь не заработаешь.

— Так это когда будет. Кто же мне кафедру там даст. Там такие зубры сидят — не сдвинешь. Конечно, если в силу войду — само собой. Я добро не забываю.

Когда они уехали, Ольга пригласила Сенечкина, Забродину и Короткова к себе.

— Ребята, на вас вся надежда, — сказала она. — Не дайте этой компании провернуть свои делишки. Внимательнейшим образом выслушивайте все ответы. Не отлучайтесь ни на минуту. Надо выйти — останавливайте опрос. Чтобы без вас никто из них оценки не ставил. Сразу предупредите, и чуть что — ко мне. Загремят их протеже — сами захотят уйти. А вам доцентские места освободятся. Мне все равно с ними не сработаться — вы же видите. Главное, выяснить, кто их любимчики, не прозевать.

— Да мы всех их знаем, — засмеялся Сенечкин. — Мы же в их потоках практику вели. Как понаставим пар в аттестацию — сразу прибегают. Этому надо повысить, этой надо исправить, этот — да вы знаете, чей он!

— Ну и что, ставили?

— А как же! Если Паршиков — заведующий, попробуй не поставить. Да ему нашего согласия и не надо было, он же заведующий − сам мог ставить кому хотел и что хотел. Ему они все и пересдавали в обход нас. Эх, да что теперь вспоминать.

— Тем более, если их знаете. Не пропустите никого. При любой спорной оценке зовите меня немедленно. Мы этому разгулу блата рога обломаем. Меня Лисянский запугивал — мол, на кого руку поднимаю! Что ж, посмотрим, на кого.

— Нет, Ольга Дмитриевна, — посерьезнел Миша, — здесь все не так просто. У нас учатся кое-какие детки очень высокопоставленных родителей. Для них и сам ректор — прыщик на ровном месте, а уж вы — вообще мелочь. Здесь надо действовать осторожно. Лучше бы вам с Леонидом Александровичем посоветоваться. Он в курсе, кто есть кто и как надо поступить в каждом конкретном случае.

— Так что, к ним особые требования предъявлять? В моем понимании, это и есть разврат.

— Нет, просто, вам нужны информация и совет. Можно, пока еще есть время, собрать всю эту братию и дать им персонально несколько консультаций. Заставить их выучить хотя бы основные вопросы. В нашем присутствии. Может, на экзамене они хоть что-то ответят. Дать им возможность сохранить лицо и обойтись минимальными потерями.

— А как же быть с этой троицей? Мы же тогда от них не избавимся.

— Но мы всех блатных и не вытащим. У них же их по два десятка — у каждого. Поговорите с ректором, Ольга Дмитриевна, — все равно вы в него упретесь. Кое-кто из блатных шел через него.

— Как-то мне все это не нравится.

— Кому же это нравится? Но это жизнь, Ольга Дмитриевна, от нее никуда не денешься. Посидим с ними, позанимаемся — как-нибудь выкрутимся.

Выслушав Ольгу, ректор помрачнел. Он долго смотрел в окно, потом решительно обернулся к ней:

— Да, Ольга Дмитриевна, человек шесть есть таких, которых трогать нежелательно. Но если ничего не будут знать, ставьте два.

— Может, с ними персонально позаниматься?

— А как это будет выглядеть? Нет, занимайтесь со всеми одинаково. Посмотрим.

— Леонид Александрович, назовите хотя бы их фамилии. Я сама прослежу, как они будут отвечать.

— Нет, Ольга Дмитриевна. Пусть сами сдают. Посмотрим. Получат двойки, тогда подумаем. Еще будут пересдачи, консультации. Отчислить их, конечно, не дадут.

— Что, так плохо?

— К сожалению, не все от меня зависит. Помню, я как-то прочел — в "Пионерской правде", между прочим, — что сына Рокфеллера отчислили за неуспеваемость из какого-то там колледжа. В том смысле, что вот какие плохие дети бывают у богачей. А я, знаете, о чем подумал? У нас бы этому сыну на блюдечке с голубой каемочкой − этот самый диплом. И еще бы спросили, куда доставить. Эх, лучше б не писали о таком.

— Ну, не знаю, я бы не доставила.

— Так вы же до поры до времени под крылышком у Воронова сидели. Вот вас грязь и не касалась. А здесь другие условия. Ничего, Оленька, — так он вас, кажется, называл? — ничего, справимся. Не расстраивайтесь. Работайте пока спокойно.

Перед своим первым экзаменом Ольга волновалась, наверно, не меньше студентов. На заседании кафедры было решено ставить хорошую оценку, если студент выполняет не менее четырех из пяти заданий билета. Если не решает ничего, ставить "неуд". Отличная оценка должна быть действительно отличной — ее получает студент, ответивший на все вопросы. В остальных случаях — "удочку". Решение всех заданий непременно должно быть отражено на бумаге. Обо всем этом студентов предупредили заранее.

Первыми сдавали слабаки, с которыми занимались отличники − таких в ее группе было двенадцать человек. Все — бывшие двоечники. К великой радости своих помощников и Ольгиной тоже все они ответили на твердую тройку. В результате трое отличников хорошую оценку заработали еще до сдачи экзамена. Но четверка их не устроила — они пожелали брать билет. С превеликим удовольствием Ольга поставила им