Ирландский спаситель - М. Джеймс Страница 34

друг, но я чувствую, что она нечто большее. Эта мысль вызывает во мне еще один приступ ревности, горячей и горькой, и, хотя я знаю, что не должна этого чувствовать, я ничего не могу с собой поделать. Я молча следую за Александром в гостиную, сажусь на диван, куда он жестом приглашает меня сесть.

— Я буду на кухне с Иветт, — говорит он. — Оставайся здесь.

Я чувствую себя собакой, которой приказали сидеть, но у меня гнетущее предчувствие, что это то, что я должна чувствовать. Иветт назвала меня питомцем, и что-то подсказывает мне, что она не шутила, когда предложила ошейник и поводок.

От одной мысли об этом у меня по коже снова пробегают мурашки, вызывающие клаустрофобию и панику.

Следи за своими манерами.

Часть меня мгновенно, горячо восстает против этого. Было время, не так ли, когда я бы никогда не позволила мужчине так со мной разговаривать? Не так ли? Кажется, это было так давно, что я уже и не могу вспомнить. Все, что было до того, как Франко пришел и забрал меня из моей новой квартиры, которую я сняла после того, как София съехала с квартиры, в которой мы жили вместе, ощущается как жизнь, которая принадлежала другому человеку. Когда я пытаюсь думать об этой девушке, мне кажется, что она умерла. Как будто ее тело находится где-то на складе, где Франко приковал меня цепью к потолку, где она задыхалась от запахов горящей плоти и слез.

Все, что я слышу в своей голове, это голоса мужчин, которые причинили мне боль. Если ты не будешь говорить, малышка, я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше не ходила. Забудь о танцах. Ты даже не встанешь.

Может быть, я и смогла найти мужчину, которому нравятся девушки, которые не могут убежать, и покупают тебя. Но я слишком испорчена для всего остального.

Что это вообще такое? Следи за своими манерами.

Я крепко зажмуриваю глаза, сжимая руки в кулаки, чтобы снова не запаниковать. Я пытаюсь успокоиться, почувствовать гладкую, прохладную кожу дивана под своими ладонями, мягкую подушку моих туфель на изрезанных подошвах, прикосновение шелкового платья к моей коже. Я чувствую запах чего-то вроде жареного лука, масла и чеснока и вдыхаю его, напоминая себе, где я нахожусь. Я все еще чья-то пленница, но я больше не на складе с Франко или в горном шале с Алексеем. Меня не пытают и не избивают. Александр странный и непостоянный, а Иветт кажется немного стервой, но никто еще не причинил мне вреда.

Кажется странным просто сидеть в гостиной от нечего делать. Это заставляет меня чувствовать себя домашним животным или куклой, которую оставляют тихо сидеть, пока важные люди разговаривают и проводят время вместе в другой комнате. Я могу слышать намеки на их голоса, доносящиеся с кухни, говорящие на быстром, беглом французском, за которым я даже не надеялась уследить. Мне больше не нравится оставаться наедине со своими мыслями, и я еле сдерживаю их, чтобы они не лезли мне в голову так, что мне хочется кричать, и я знаю, что это только разозлит Александра.

Кажется, прошла вечность, прежде чем он пришел за мной.

— Ужин готов, — говорит он, жестом приглашая меня следовать за ним в столовую. Я медленно встаю, страшась ужинать за столом с Иветт, но зная, что у меня нет выбора.

Пахнет вкусно, и у меня урчит в животе, как только я захожу внутрь. Я не ела ничего, кроме кофе и кусочка круассана, с самого завтрака этим утром, и у меня текут слюнки, когда я вижу в центре стола блюдо с бараньими отбивными, разделанными на четвертинки, миску с жареной морковью и еще одну со свежей зеленой фасолью, и еще одну тарелку с багетом, нарезанным ломтиками и поджаренным, блестящим от масла. Иветт сидит с одной стороны стола, и ее глаза расширяются, когда Александр выдвигает для меня стул.

— Что ты делаешь? — Спрашивает она, ее брови взлетают почти до линии роста волос. — Она же не собирается садиться за стол, конечно?

— Иветт… — голос Александра приобретает предупреждающие нотки, но Иветт уже качает головой, ее глаза сужаются.

— Ты испортишь девушку, Александр. Она будет думать, что ей все сойдет с рук. Тебе нужно как можно раньше указать ей ее место.

Место? Я зависаю рядом со стулом, который все еще сжимает Александр, мой желудок скручивается в тревожный узел. О чем она говорит?

— Я не думаю, что в этом есть необходимость…

— Чем она отличается? — Иветт качает головой. — Домашние животные едят на полу, Александр. Тебе виднее. Ей нельзя разрешать есть с нами за одним столом. Ей в голову придут всевозможные идеи. Она твоя собственность, а не часть семьи. — Она встает, берет тарелку и начинает накладывать на нее ложкой еду: небольшую порцию моркови, ломтики баранины, еще одну зеленую фасоль. Она протягивает ее Александру, который долго смотрит на нее, а затем выдыхает.

— Александр…

— Хорошо. — Он потирает подбородок рукой, забирая тарелку. — Сюда, малыш. Рядом со мной.

Я в немом ужасе наблюдаю, как он ставит тарелку на пол, рядом со своим стулом. До меня доходит, что он действительно ожидает этого, хуже того, что на это толкает его Иветт. Он позволил бы мне сесть за стол, если бы нас было только двое, но она настаивает, чтобы он обращался со мной как с собакой. И, судя по тому, как она говорит, это происходит не в первый раз.

Какая-то другая девушка стояла на коленях на полу и ела с тарелки рядом с ним, в то время как… что? Пока он сидел здесь и говорил по-французски с Иветт, едва обращая на нее внимание? От этой мысли меня тошнит, и я не знаю, как я буду есть.

Я не хочу этого делать.

— Анастасия. — В голосе Александра снова звучат строгие нотки, и я чувствую, как начинает дрожать мой подбородок.

Я не могу отказаться. Я чувствую на себе взгляд Иветт, ожидающей, что я сделаю. Медленно, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, я опускаюсь на колени на ковер, тяжело сглатывая.

— Хорошая девочка. — Александр опускается в свое кресло и гладит меня по волосам. — Умница, малышка. Видишь? — Говорит он, поворачиваясь к Иветт. — Она очень хорошо воспитана, особенно учитывая, через что ей пришлось пройти.

— Они все через что-то прошли, — говорит Иветт, махнув рукой. — Я никогда не пойму твоего пристрастия к поврежденным вещам, Александр. Вся эта квартира забита хламом, и для чего?

— Есть причина, по которой ты не понимаешь, — тихо говорит Александр, разрезая еду и поднося кусочек к губам.

— Что это должно означать?

— Только это, — говорит Александр, и затем они снова переходят на французский, говорят слишком быстро, чтобы я могла разобрать.

Я смотрю на