Бессердечный ублюдок - Дженика Сноу Страница 3

Не успела я опомниться, как меня вытащили с заднего сиденья машины и повели в мою квартиру. Поскольку она была такой же дерьмовой, как и все остальные, все, мимо кого мы проходили — даже в такой час, — занимались своими делами. Они либо были наркоманами и не настолько здравомыслящими, чтобы заботиться об этом, либо знали, на кого работают те, кто меня преследует, и боялись вмешиваться.

— Забирай свое дерьмо, — сурово сказал один из мужчин, вталкивая в квартиру после того, как дверь была открыта. Дверь захлопнулась за мной, и я уже начала пробираться к своей комнате, как вдруг меня остановила крепкая хватка на предплечье.

— Если ты сделаешь какую-нибудь глупость, я изобью тебя к чертовой матери и пошлю к черту все, что у тебя есть. Поняла?

Я не взглянула на мудак, который произнес эти слова, просто кивнула и освободила руку.

— Мне нужно в туалет.

— Сделай это быстро. — Он шел за мной по пятам.

Прежде чем я успела зайти внутрь, он протиснулся вперед и осмотрел ванную. Она была крошечной и старой, с ржавчиной, известковыми отложениями и пятнами на ванне и раковине, с маленьким окошком над ванной. Он подошел к окну и попробовал открыть его, а я затаила дыхание, молясь, чтобы оно выдержало. Окно было старым и разболтанным, но я специально закрепила его таким образом, чтобы можно было открыть его так, чтобы другие видели, будто оно закрыто.

И когда оно устояло, он отодвинулся, и я выдохнула. Он проверил под раковиной, предположительно в поисках оружия, но все, что он нашел, — это пара чистящих средств, которые он убрал. Что, по его мнению, я собираюсь с ними делать?

— Сделай это быстро, — повторил он и оставил меня одну, и я была потрясена, что он позволил мне закрыть дверь. Я хотела поблагодарить того, кто слушал мои молитвы, но не было времени. Никто не поможет мне, кроме меня самой.

Я открыла дверцу под раковиной и, как можно тише, подковырнула расшатавшуюся деревянную доску, на которой держалась моя сумка. Взяв ее, я надела дешевые кроссовки, накинула рубашку с длинным рукавом и убедилась, что деньги и пистолет по-прежнему спрятаны. Затем подошла к унитазу и спустила воду, после чего быстро подошла к окну, чтобы открыть его. Я надеялась, что звук смываемого унитаза заглушит шум, с которым я открываю стекло.

Как только окно было открыто, я выкинула сумку наружу — к счастью, моя квартира находилась достаточно близко к земле, чтобы я не сломала ногу, выпрыгивая на свободу.

Я уже была на полпути к выходу, когда один из придурков стукнул в дверь и рявкнул:

— Поторопись, мать твою.

Высунувшись из окна, я увидела, как дверь в ванную распахнулась и внутрь ввалился этот урод. Его взгляд мгновенно остановился на мне, глаза сузились, и раздалось проклятие.

Я приземлилась на землю и схватила свою сумку, а затем побежала так, будто от этого зависела моя жизнь.

Потому что так и было.

2

Арло

Настоящее

Мою мать называли шлюхой.

Мой отец был боевиком — солдатом Братвы.

В одиннадцать лет я стал сиротой. В двенадцать лет — преступником.

Я стал убийцей, когда мне исполнилось шестнадцать.

И вот, пятнадцать лет спустя, я стал бессердечным ублюдком.

Вы могли бы подвести итог моей жизни в этих деталях. Детали не имели значения. Люди, с которыми я общался, были несущественны. Легко было притворяться, что мне это интересно. Легко было делать вид, что у меня есть сердце.

Мне много чего говорили в течение жизни, лгали, чтобы заставить меня подчиниться.

«Твоя мать была всего лишь дешевой шлюхой. Такие женщины долго не живут. Их используют и выбрасывают. Так они служат своей цели».

Это был один из самых долгих и «душевных» — в глазах отца — разговоров, которые он когда-либо вел со мной. Правда, как я узнал позже, была далека от того, что он мне говорил.

Меня вырвали из рук матери вскоре после того, как заставили родить меня, и бросили в дом незнакомцев, связанных с Братвой — русской мафией. С того момента, как я сделал первый вдох, меня приучили к жизни преступника. Смерть, ненависть и верность только одному человеку.

Моя мать была молодой русской девушкой, у которой были надежды и мечты. Такова была моя фантазия. Ей, несомненно, внушали, что она должна оставаться покорной и безропотной. Надежда могла заставить любого делать то, что ты хочешь.

Я не знал ее, ничего не знал о ней из собственного опыта. Ее вытащили из постели посреди ночи, переправили в Америку и продали, как кусок мяса, тем, у кого были власть и деньги.

Тем, на кого я работал. А иногда и тем, кого я убивал.

Тем, кому нравилось ломать вещи. Разрушать их.

Тех, кто уничтожал человека до тех пор, пока от него не оставалось ничего, кроме тьмы, а от бывшей надежды — лишь безнадежная покорность.

Знакомый гнев, который я испытывал при мысли о судьбе матери, был подобен кислоте в моих венах. Я не позволял эмоциям играть роль в моей жизни. Они никогда не играли роли, кроме мыслей о матери, которую я никогда не знал, слишком юной девушке, которую бесчисленное количество раз насиловали и били, заставляли вытолкнуть ребенка, которого она, вероятно, не хотела, а затем использовали снова и снова.

Она была единственной вещью, к которой я когда-либо испытывал апатию. И какая-то часть меня ненавидела это, ненавидела ее за то, что она заставляла меня чувствовать что-то еще, кроме небытия, с которым я был так хорошо знаком. Мрачная тьма, которую я принял.

Мне не нужно было знать ее любовь, чтобы понять, что она была невинна, как многие другие молодые девушки, брошенные в эту жизнь.

На секунду я уставился на свои руки, которые за тридцать один год жизни не раз были в крови. Руки, которые вскоре будут пропитаны жизненной силой другого человека.

Это были пальцы и ладони, которые безжалостно убивали. Те, что лишили жизни моего отца, когда я узнал, что это он изнасиловал мою мать, стал моим отцом и в конце концов убил ее.

Мне не нужно было знать женщину, родившую меня, чтобы отомстить в ее честь. Это никогда не исправило бы зло, совершенное против нее — или против других беспомощных жертв, — но, черт возьми, мне стало легче.

Отцеубийство. Кто