Потустороннее в Ермолаево - Елена Ликина Страница 19

– Я ничего не помню…

– Значит, чувствуешь. На памяти-то, может и заслонка поставлена, до поры.

– Заслонка?

Баба Оня кивнула.

– Бабушка твоя могла сделать? Чтобы тебе легче жилось.

– Зачем же она велела мне стригушку забрать?

– Чтобы заслонку убрать. Пришло время обо всём вспомнить.

– А зачем мне вспоминать про такое?

– Кто ж знает, деточка. Только не зря тебя дорожка в Ермолаево завела.

– Какая там дорожка, – отмахнулась Анна. – Тётка Марьяша меня сюда привезла.

– Ты же сама хотела в деревню. Марьяша тебе на пути попалась, чтобы желание исполнить.

– Она, кстати, удачливый бизнесмен. – пошутила Анна. – Её выпечка нарасхват.

– Не от хорошей жизни, Аннушка. Мается она, бедняжечка. Вина на ней.

– Что за вина? Расскажете?

Баба Оня повздыхала да завела под перестук спиц историю.

– Марьяша по молодости мечтала в город податься. Да не просто, а чтобы непременно замуж. Да за богатого, чтобы в достатке поживать. Вот и наладилась она в Святочную пору на жениха погадать. Да по серьёзному, как следует всё обставила. Наши-то все гадать мастерицы, сызмальства этому обучены.

Всё как положено сделала, загодя у баенника разрешения спросила. Зеркала приготовила, маленькое и побольше. Полотном белым запаслась, соль взяла. Это чтобы оберечься от того, кто в коридоре покажется, зеркало накрыть и зачураться. А для верности и солью в стекло сыпануть, отпугнуть зло.

Перед полуночью отправилась. Зажгла свечи особые, выставила зеркала.  Присела и стала в коридор зеркальный вглядываться. Долго так пробыла. Свечи уж догорать стали, а никто так и не показался. И взяла Марьяшу досада! Выскочила она во двор, подышать, от чада голову проветрить. А того и не заметила, что младшая сестрёнка, Настюшка, под дверью пряталась и юркнула внутрь. Почти сразу грохнуло в бане. Крик раздался девчоночий.  Марьяша – туда. Смотрит – сестра без памяти на полу, маленькое зеркало вдребезги. А в большом отражение стоит Настюшкино! Руки в мольбе тянет, кривится, будто плачет. Марьяша, дурёха, солью в него сыпанула да за помощью кинулась.

Сестра в беспамятстве два дня провалялась. Когда очнулась – изменилась, не узнать! Немая сделалась и странная. Не в себе будто. Притихнет в уголке и наблюдает за всеми, словно в засаде сидит. Глаза пустые, а по лицу улыбка змеится. Нехорошая, нечеловеческая.

Настоящую-то Настюшку на ту сторону забрали. Столько времени прошло, а до сих пор каждые Святки в зеркале показывается. Мелькнёт вдалеке тенью, приостановится, глянет – будто душу вывернет! А после уйдёт в глубину. Раз от раза всё бледнее становится, всё прозрачней. Такая вот история, Аннушка.

– А как же вторая? Она из зеркала вышла?

Бабка кивнула:

– Из него. Так и живёт в дому. Вдвоём они с Марьяшей остались. И не извести, ни обратно отправить нельзя! Поэтому Марьяша и сбегает. Гнетёт её вина.

– А эта… Вторая… Она – человек?

– Подмена. Не растет она. Ни пьет, ни ест. А что из дома ход заказан, так это Марьяша позаботилась, сделала привязку.

– Неужели, совсем помочь нельзя?

– Нельзя, Аннушка. Ритуалы да обряды не игрушки. Помнить об этом надобно, если что затеваешь.

– С Тосиным братом что-то похожее случилось?

– Другое, Аннушка. Он по своей ошибке вину несёт. А за что – не скажу. Если уж болтливая Матрёша не призналась, то и я умолчу. Суждено будет, так узнаешь.

10

С Грапой, четвёртой из девчат, познакомилась Анна ближе к Рождеству.

Пожилая улыбчивая женщина, невысокая и плотная, с белоснежным тяжёлым узлом волос, чем-то напомнила первую школьную учительницу и сразу понравилась Анне.

Даже багровая клякса родимого пятна на щеке не испортила общего впечатления.

После чая да пирогов перешли поближе к печи, заговорили про разное. А когда Анна отвлеклась на чтение, приятельницы зашептались тихонечко:

– Я давеча его видела. Внешне-то не меняется. Только взгляд всё дичает сильнее.

– Не преувеличивай, Грапа. От такой жизни каким ему быть? Весь год в лесу бирюком мается.

– Каким не быть, а возвернуться всё сложнее! Уходит время-то. Ещё немного и всё!

– Тося говорила, что сейчас уже полегче ему. Избу подправил, печь сложил. Обходится как-то…

– Обходится! Разве то жизнь?

Анна не сдержалась,