Плени меня - Хармони Уэст Страница 19

Они ни хрена не найдут в этом телефоне. Во всяком случае, ничего, что указывало бы на меня. Надеюсь, они уже нацелились на ее дерьмовых родителей. Кто позволяет своей пьяной, рыдающей дочери спотыкаться на тротуаре посреди ночи в одиночестве? Разве они не знают, что любой подонок может быть там, наблюдая и выжидая удобного случая?

Теперь знают.

— Сколько тебе лет? — Ее тихий, музыкальный голос доносится с матраса, едва достигая меня даже в тишине.

Я прислонился спиной к двери в подвал, не то чтобы я думал, что она осмелится прорваться к нему. Она умнее, чем я думал. Не пошевелилась с тех пор, как я снял путы с ее запястий. Не уверен, выжидает ли она своего часа или ее дух уже сломлен.

— Двадцать пять.

Она сидит, обдумывая эту информацию, прежде чем осмелится задать другой вопрос.

— Ты сказал, что этот шрам тебе оставила женщина. Кем она была тебе?

Я ухмыляюсь. Принцесса, как и любая другая девушка, хочет залезть ко мне в штаны. Притворяется, что ей не похуй на знакомство со мной, когда все, чего она на самом деле хочет, это рассказать своим подружкам о том, как она каталась на парне со шрамом над глазом. Парень, который травмирован и разбит, и все, что потребовалось, это ее идеальная киска, чтобы увеличить его сердце на три размера.

Я видел, как она смотрит на меня в кампусе. Как она смотрит на меня здесь, со мной в ловушке. Напугана, но заинтригована. Насторожена, но хочет узнать больше. Именно тот тип девушек, которые промокают от небольшой опасности.

Я спускаюсь по лестнице, каждая ступенька скрипит у меня под ногами.

Ее большие, красивые голубые глаза моргают на меня, разыгрывая спектакль, чтобы убедить меня, что она не обделывается. Она не должна заниматься искусством — она дерьмовая актриса.

Я снимаю рубашку и сажусь рядом с ней. Она забивается в угол, как будто когда-нибудь сможет уйти от меня достаточно далеко. Я достаю свой карманный нож, и она морщится, прежде чем я указываю лезвием на свой шрам.

— Этот? Был от самой дорогой мамочки.

Ее глаза вылезают из орбит.

— Твоя мать сделала это с тобой?

— Это была последняя. — Я указываю на татуировки, извивающиеся вдоль моего торса. — Как ты думаешь, что они скрывают?

Ужас запечатлевается на ее лице. Принцесса, находящаяся в доме у родителей, которые в наказание запретили ей пользоваться телефоном. Они не тушат свои сигареты о ее кожу, не хлещут ее ремнями и не гоняются за ней по дому с ножом.

Моя мать воспитала меня лгать, воровать и мошенничать, чтобы получить то, что ты хочешь. Плевать, на кого ты наступаешь. Она была готова на все ради дозы, будь то наркотический кайф или подпитываемый преступлениями адреналин.

Первое тело, которое она заставила меня помочь ей похоронить, появилось на нашей кухне, когда мне было десять. Даже с окровавленным ножом в руке и мужчиной, лежащим лицом вниз на нашем полу, с кровью, льющейся из его спины, она называла это самообороной.

Она всегда была жертвой, даже когда жгла или резала меня. Ты заставил меня сделать это. Ты видишь, что ты делаешь со мной? Видишь, что ты заставляешь меня делать?

Она так промыла мне мозги, что даже когда мне исполнилось восемнадцать, я остался с ней. Помогал содержать ее руки в чистоте, пока она пачкала мои в грязи.

Потом я провалил сделку с наркотиками, когда узнал, что у ее дилера было пристрастие к маленьким детям. Я избил чувака до полусмерти, и когда моя мать нашла меня с его кровью на руках, она набросилась на меня с этим ножом.

Закрой глаза.

— Мне жаль, что она причинила тебе боль. — Тихий голос в темноте, возвращающий меня к себе. Слова, которые я никогда ни от кого не слышал.

— Она, безусловно, приложила к этому все усилия. По-настоящему хреново то, что иногда я не возражал, чтобы она причиняла мне боль, потому что это означало, что она была рядом, чтобы сделать это.

— Она оставила бы тебя в покое?

— Каждый раз, когда она уходила в запой. Или нужно было разгребать беспорядок.

— Как долго?

Я пожимаю плечами.

— Несколько дней. Несколько месяцев.

Между нами воцаряется тишина. Она виновата в том, что спросила. Не хочешь знать неприглядную правду, не задавай вопрос.

— А как насчет татуировок на костяшках твоих пальцев?

Я ухмыляюсь, поднимая их так, чтобы принцесса могла ясно видеть каждую из них.

— Думаю, ты могла бы назвать их… сувенирами.

Крест для священника. Бриллиант для торговца. Крюк для сутенера. Паук для владельца бара. Клинок для моей матери.

— Ты убил их? — шепчет она.

Она хочет знать, как ей следует меня бояться. Как далеко она должна прятаться от когтей и клыков зверя, держащего ее в клетке.

— Они это заслужили. — Сексуальным преступлениям не может быть оправдания. Из-за меня священник не может нападать на мальчиков из хора, дилер не может нападать на детей своих клиентов, сутенер не может жестоко обращаться с невинными женщинами и девочками, а владелец бара не может подливать напитки своим клиентам.

Ноэль сглатывает.

— Где сейчас твоя мать?

Я постукиваю по своему первому татуированному суставу. Мое первое убийство.

— Давай просто скажем, что она больше не может оставлять шрамов.

Она исчезла, как только вспорола мне живот. Оказывается, у нее были богатые мама и папа и наследство, о котором я никогда не знал. Они заплатили за то, чтобы подмести все под ковер, вытереть ее грязную доску начисто.

Ее первой ошибкой было научить меня выслеживать кого-то, кто не хочет, чтобы его нашли. Ее второй ошибкой было дать мне повод найти ее.

Когда я это сделал, я не стал затягивать. Не мучил ее так, как она мучила меня с рождения.

Но я закончил работу.

Как только ее кровь оказалась на моих руках, что еще оставалось?

Охота на беглецов для агентов по залогу оплачивает счета. Избавление от худших хищников, ходящих по земле, очищает мою почерневшую душу.

— А как же твой отец? — Спрашивает Ноэль. — Он не защитил тебя от нее?

Я хихикаю.

— Не-а, это из-за него я в этом захолустном городишке. Дорогая мамочка сказала мне, что он не хотел иметь со мной ничего общего всю мою жизнь. Решила, что он просто еще один подонок. После того, как я научился выслеживать людей, я добавил его в свой список. Ему нужно было заплатить