Три года - Лили Сен-Жермен Страница 15

Дорнан усмехается.

— А потом?

Моя мать выглядит растерянной.

— Септический шок…

— Ты это уже говорила, — резко говорит Дорнан.

— Отказ органов, сильный шок, кома и смерть, — категорически заканчивает она.

Он снисходительно пожимает плечами, как бы говоря: «Ну и ладно!»

— И будет ли это больно? — спрашивает Дорнан.

Мама кивает.

— О, да. Очень.

Он усмехается, толкая меня в лицо и осознавая свою мертвую хватку вокруг моего рта.

— Что ж, веселись, — говорит он, вставая и провожая мою маму из комнаты.

— Что? — спрашиваю я, ошеломленная.

Дорнан не отвечает, просто захлопывает дверь. После всего этого он не дал мне этого чертового лекарства. Мне приходится задаться вопросом, знает ли он, что я уже приняла дозу. Если проспект не сказал ему, я сомневаюсь, что моя мать добровольно предоставила бы какую-либо информацию. Она практически немая.

Я закатываю глаза и злюсь, что позволила ему снова добраться до меня. Я так раздражена. На себя, на него. На мою дурацкую мать за то, что она даже не знает, кто я, не говоря уже о том, чтобы помочь мне. Даже несмотря на то, что тихий голос разума в глубине моей головы говорит мне, что она не сможет помочь кому-то другому, когда сама здесь в плену.

Все еще.

Если бы не она, ничего бы этого никогда не произошло.

Если бы не она, у нас все было бы в порядке.

Если бы не она и ее гребаная наркозависимость, мой отец не был бы братом-цыганом, и мы все были бы живы. Возможно, она бы умерла от передозировки героином, но, черт возьми, заслужила бы это.

Я ненавижу ее больше, чем кого-либо. Включая Дорнана.

Эта мысль чертовски удручает; этого достаточно, чтобы мне захотелось разрыдаться.

Но я не плачу. Слезы для слабаков. Слезы — это роскошь.

Если я когда-нибудь выберусь отсюда — огромное «если» — тогда и только тогда я позволю себе плакать.

А пока я прикусываю губу, чувствуя вкус крови, и продолжаю прикусывать, пока ком в горле медленно не утихнет.

Глава 13

Дни проходят в мучительной агонии. Утром я получаю поднос с едой и горсть маленьких белых таблеток, от которых я чувствую себя тяжелой и онемевшей. Днем мне разрешено пользоваться туалетом в коридоре. Жаль, если мне не нужно будет идти туда.

Три месяца. Я не верю в это, но знаю, что это правда.

Интересно, ищет ли меня Джейс? Если он вообще жив. И Эллиот…. О Господи. Интересно, нашел ли его уже Дорнан?

А затем Дорнан возвращается с улыбкой на губах и блеском в глазах, что заставляет меня волноваться. Он закрывает за собой дверь и кладет что-то на стол. Ручной электрошокер, который выглядит так, будто может свалить корову. Потрясающе.

— Я нашел твоего маленького парня, ― говорит он. — Эллиот Макрей, да? Он нечто особенное.

Я начинаю надрывно рыдать. Никаких умных ответов. Никакого тупого равнодушия. Этот взгляд в его глазах говорит мне, что он доволен. Он убил Эллиота?

Это слишком много для осознания.

— Почему ты плачешь? — спрашивает Дорнан. — Скажи мне, или я снова дам тебе лекарства.

Мне не нужны наркотики. Я уже начала мечтать о том, какой вкусной будет порция этого дерьма, каким блаженством наполнит меня, и я в двух или трех дозах от того, чтобы стать зависимой от этой чертовой штуки.

— Просто скажи мне, — прошу я. — Ты сделал ему больно?

Он усмехается.

— Еще нет. Мне это больше не нужно. Я решил применить гораздо более подходящее наказание, чтобы вернуть то, что ты у меня забрала.

Я перестаю рыдать и смотрю на него, осмеливаясь надеяться.

— Что?

— Вставай.

Он внимательно смотрит на электрошокер на столе, а затем снова смотрит на меня.

— Ты же не хочешь, чтобы тебя ударило током, не так ли, Джули?

Я не хочу. Я встаю. Он не причинил вреда Эллиоту. Облегчение наполняет мое тело. Он еще не причинил вреда Эллиоту. Это крайне тревожит, но я отбрасываю эту мысль, возвращаясь в настоящее из-за его требований.

— К стене.

У меня нет желания сражаться. Маленькие таблетки, которые он мне дает, прекрасно делают свое дело. Они делают меня послушной. Где-то в самых темных уголках моего запутанного разума я слышу крик, призыв к борьбе, но лекарство, плещущееся в моих венах, вскоре заглушает этот голос.

Так проще.

Я медленно подхожу к стене, поворачиваюсь и прислоняюсь к ней спиной. Смотрю на пол перед собой, залитый моей кровью.

— Сними свою чертову одежду.

Я колеблюсь. Только не это. Поднимаю на него глаза и вижу там предупреждение. Дорнан протягивает руку и берет электрошокер, нажимая кнопку, так что на его вершине начинает искриться электричество. Я вздрагиваю, прижимаясь спиной к стене.

— Поторопись.

Вожусь со своей футболкой, стягиваю ее через голову и позволяю ей упасть на пол у моих ног.

— Продолжай, — говорит он, снова заставляя электрошокер искрить.

Чувствуя, как горят мои щеки, я стягиваю спортивные штаны с костлявых бедер, перекидываю их через колени и выхожу из них, оказываясь полностью обнаженной. Стена позади меня сделана из грубого известняка, и я вздрагиваю, когда кусочки неровного камня цепляются за язвы на моей спине, где пружины кровати врезались в мою кожу.

Он встает и кладет электрошокер обратно на маленький столик. Подойдя ко мне, он прикусывает губу и усмехается. Стоит так близко ко мне, что мне кажется, что он задушит меня одним своим присутствием. Я смотрю на его подбородок и жду, что будет дальше.

Я опять вздрагиваю, когда его руки почти нежно обхватывают мою грудь. Я стискиваю зубы, когда он проводит подушечкой большого пальца по одному из моих сосков, заставляя его сжаться. Прикасаясь ко мне, как к любовнице. Лучше бы он вместо этого просто разбил мне голову.

Заставить меня раздеться, чтобы я почувствовала себя еще более уязвимой? Фирменный ход Дорнана. Я стараюсь не дрожать от его прикосновений, но мне страшно. Пожалуйста, только не снова.

Он кладет другую руку мне под подбородок, заставляя ее подняться так, чтобы наши глаза встретились. Пальцы, играющие с моим левым соском, обхватывают мою грудь, и когда он сжимает, мне становится так больно, что я задыхаюсь. Это вызывает у него усмешку, веселье пляшет в его черных глазах. Он позволяет этой руке опуститься к моему животу. К счастью, повязка, приклеенная к тому месту, где когда-то были моя татуировка и шрамы, не позволяет ему окунуть пальцы в беспорядок отсутствующей кожи, сочащуюся кровь и возможную гангрену. Он проводит костяшками