По ту сторону от тебя (СИ) - Алиса Евстигнеева Страница 14

— Идём, — после чего, приподнявшись на носочках, чмокнула его в нос.

Если сходить с ума, то делать это по полной, не так ли?

***

Наш домик, сооружённый из стекла и дерева, имел форму треугольника. Но как следует рассмотреть его мы смогли только к вечеру, выбравшись, наконец-то, из спальни, куда я затащила Глеба в каком-то истерическом порыве. Впрочем, он не сильно возражал, вернее совсем не возражал, отвечая с ещё большей страстью на каждое моё движение. Меня буквально с ума сводила эта его мнимая покладистость, казалось, он соглашался на все мои безумства, однако я была готова поклясться чем угодно, что решения здесь абсолютно точно принимала не я. С одной стороны, это меня подкупало, а с другой стороны — пугало… Но страх этот был какой-то поверхностный, лишь добавлявший некой перчинки всему происходящему.

Уже потом, когда мы сидели на крыльце в глубоких плетённых креслах, пили чай, заботливо заваренный Новгородцевым, и всматривались в закатное небо, раскрашенное всполохами красного и оранжевого, Глеб всё же снизошёл до вопроса:

— Так что у тебя сегодня случилось?

Я задумчиво потёрла нос и, игнорируя всякие правила приличий, ответила вопросом на вопрос:

— Тебя когда-нибудь предавали?

Глеб Михайлович призадумался. И думалось ему отнюдь не о том, предавали его или нет. Вопрос его мучил гораздо более сложный — говорить мне правду или отшутиться. Не знаю, как я это поняла, но внутреннее чутьё подсказывало, что именно сейчас в наших отношениях наступает поворотный момент.

Рассматривая с интересом свои руки, он попеременно сжал-разжал свои кулаки, сначала левый, потом правый. Словно в сказке. Налево пойдёшь — коня потеряешь, направо пойдёшь — головы не сносить.

Но самым интересным было другое. Новгородцев прекрасно осознавал, что я всё вижу и понимаю, и это, безусловно, придавало происходящему некоторую фатальность. Словно два канатоходца под куполом цирка, один неверный шаг…

— Сложно дожить до нашего возраста и ни разу не столкнуться с предательством, — улыбнулся Глеб, заставляя моё сердце болезненно сжаться. Всё говорило о том, что он решил пойти по пути наименьшего сопротивления и отделаться от меня шуткой, чем автоматически нивелировал все намёки на любое возможное будущее между вами. Кажется, я даже слышала скрежет металлической сейфовой двери, которая заперла бы мои чувства и душу на сотни тысяч замков. Но Новгородцев почему-то в последний момент успел «подставить ногу», уже куда более серьёзным тоном добавив: — Но я, кажется, понимаю, о чём ты спрашиваешь. О таких предательствах, после которых ты перестаёшь верить людям.

Я не нашла в себе сил на внятный ответ, поэтому просто кивнула в знак подтверждения.

Он посмотрел на меня долгим выразительным взглядом, а потом с напускным безразличием признался:

— Мои родители сдали меня в детской дом, когда мне было четыре года. Как ты думаешь, это можно считать предательством?

Испуганно прижала пальцы к губам. Его такое короткое признание потрясло меня до глубины души.

— Но… как? — всё, что я смогла вымолвить.

— Легко, — без всякой доли веселья ухмыльнулся он. — Отца посадили за разбойное нападение. Учудил что-то по пьяни. А мать… просто решила, что не готова тянуть лямку родительского долга в одного. У меня была… несколько маргинальная семья.

— Ужас какой, — выдохнула я и инстинктивно накрыла его ладонь своей. Он уставился на меня, явно удивленный таким жестом сочувствия и поддержки, но я решила не придавать этому особого значения. Между нами происходило что-то куда более важное. — Подожди, — качнула я головой, — но ведь ты сам рассказывал, как мама учила тебя готовить. Яйца бенедикт и всё такое…

С каждый последующим словом мой голос звучал всё более растеряннее.

— Говорил, — смягчился Глеб и чуть сжал мои пальцы, что я интерпретировала как его готовность принимать мою поддержку. — Но это была моя… приёмная мама. Хотя для меня она самая родная.

Странно, но только сейчас я смогла сделать вдох полной грудью, словно с облегчением. Оказывается, неожиданное признание этого мужчины сковало меня таким напряжением, что я даже шевельнуться лишний раз не могла из опасения его спугнуть. Есть в этом что-то ненормальное — переживать так сильно за человека, которого ты знаешь без пяти минут двое суток.

— Это здорово, — мягко произнесла я, — что у тебя появилась настоящая семья.

— Да, у меня самые лучшие родители, — вроде бы лучезарно отозвался Глеб, но, хоть убейте, прозвучало это с вызовом.

Тряхнула волосами, поправила полы халата, неволько сменив позу на более собранную.

— Почему у меня уже который раз такое ощущение, что ты пытаешься до меня что-то донести?

Ходить вокруг да около можно сколько угодно, и меня это стало уже порядком утомлять.

Новгородцев замер на считанные мгновения, а потом отвел взгляд… Как мне показалось, даже виновато. Ещё какое-то время ушло на подбор слов.

— Прости, — вроде как легко слетело с его губ, но я была уверена, что моему собеседнику произнести это слово стоило приличного усилия. — Дурацкая привычка.

— Привычка?

Глеб вскинул голову и, сделав глубокий вдох, вдруг признался:

— Доказывать окружающим, что я не хуже других.

Наверное, на моём лице отразилась растерянность, потому что, неловко махнув рукой, мол, не бери в голову, он продолжил:

— Привет из детдомовского прошлого. Страх того, что кто-то попытается тебя прогнуть. Я вроде как избавился, но иногда… проявляется.

Задумчиво глядя на него, решила уточнить на всякий случай:

— А ты боишься, что я захочу тебя прогнуть?

Глеб закусил губу, должно быть подбирая формулировку:

— Я боюсь, ты решишь, что лучше меня.

Признание прозвучало странно. Я бы даже сказала, что напряжённо. Но, опять-таки, было что-то такое в его этой откровенности…

— Я, конечно, идеальна, — наигранно приложив ладонь к груди, — но не настолько.

Шутка вышла так себе, но Новгородцев фыркнул, давая понять, что эта шахматная партия завершилась в ничью.

Остаток вечера продолжился разговорами ни о чём, созерцанием звёзд и наслаждением звуками леса.

Спать отправились глубоко за полночь, погасив многочисленные лампочки гирлянды, коими был украшен фасад нашего домика.

Разворошённая постель будто бы располагала к интимности, и даже не столько физиологической, сколько душевной. Хотелось тайн, открытий, признаний. Погружённый во мрак мир вокруг словно располагал к чему-то такому.

Возможно, именно поэтому я неожиданно нарушила укутавшую нас тишину:

— А я однажды предала