Развод. Мне теперь можно всё (СИ) - Ясенева Софа Страница 11

Толмацкий похлопывает ладонью по лавочке рядом с собой, словно приглашает. Его жест кажется одновременно простым и властным, таким, каким он всегда был в нашей семье: не спрашивает, а как будто разрешает мне сесть.

У меня возникает первая, почти детская реакция — развернуться и убежать. Прямо сейчас, во двор, на дорогу, куда угодно. Хоть бы в аптеку, не оглядываясь. Но ноги будто вросли в землю.

Я быстро вспоминаю, сколько мне лет и как нелепо выглядело бы это бегство. Да и не вычеркнешь просто так десять лет жизни, как ненужную страницу. Как бы я на него ни злилась, как бы он меня ни доводил, есть во мне понимание, что по-человечески он правда может за меня переживать.

В итоге я нехотя, осторожно, сажусь на лавку. Не рядом с ним, конечно, а чуть в стороне, сохраняя между нами пустоту.

— Ничего я не скрываю, — тихо говорю, стараясь звучать уверенно. — Ты прекрасно знаешь, что я отравилась недавно.

— И что сказал врач?

Я поворачиваюсь к нему и сталкиваюсь с его взглядом. Чёрт. В глазах Димы нет ни привычного сарказма, ни злости. Там только тревога. Такая искренняя, что у меня на миг перехватывает дыхание.

Обсуждать с ним возможную беременность я точно не собираюсь. Даже сама ещё не решила, как дальше жить, если вдруг всё подтвердится. Работа, деньги, квартира — всё это тут же рухнет, если я уйду в декрет. Нет, не сейчас.

— Подозрение на гастрит, — выдыхаю я половину правды, тщательно подбирая слова. — Буду наблюдаться и лечиться.

— Может, тебе лекарства какие-то нужны? Или врач хороший? — оживляется Толмацкий, тут же надевая маску заботливого мужа.

— Это Галина знакомая, — отмахиваюсь. — Она хороший врач. Ничего не нужно.

— Точно?

— Дим, если честно, я бы хотела пойти домой. Ты всё выяснил? Убедился, что я всего лишь хожу в больницу.

Он не отвечает сразу. Вместо этого Толмацкий кладёт руку на спинку лавочки как будто невзначай, но выходит так, что он почти загораживает мне путь к отступлению. Его плечо приближается, дыхание чувствуется слишком явственно.

Я против воли задерживаю взгляд на его губах, знакомых до мелочей, до каждой чёртовой привычки, например прикусывать нижнюю, когда он злится. Сердце делает предательский рывок, и я резко одёргиваю себя. Нельзя так легко вестись на его уловки. Его обаяние — это не нежность, это оружие. Мощное, опасное, которое он всегда умел использовать против меня.

— Куда так торопишься? — тихо спрашивает он, наклоняясь чуть ближе. — У тебя какие-то дела?

— Да, я страшно занята.

— Чем?

Я выпрямляюсь, вытягиваю позвоночник, чтобы не позволить ему задавить меня этой близостью.

— Восстановлением своего душевного здоровья, — бросаю с вызовом и смотрю прямо в глаза, вкладывая в голос все претензии и усталость последних дней.

Он улавливает подтекст. Естественно. Его лицо тут же темнеет, а губы сжимаются в недовольную линию. Дима отворачивается, и мне начинает казаться, что я добилась своего, он вот-вот встанет и оставит меня в покое.

Поднимается ветер, принося с собой тёплые, щекочущие ноздри запахи из «Айвенго». Сразу накатывает густой аромат поджаренного мяса, томлёной картошки с чесноком, пряных специй и дыма от углей. У меня кружится голова, а желудок жалобно урчит, предательски напоминая, что несмотря на все переживания, он категорически «за» перекусить прямо сейчас.

Толмацкий, конечно, замечает. Его взгляд скользит к моему животу, уголки губ чуть поднимаются, слишком хорошо он меня знает.

— Лида, пойдём поужинаем? — спокойно предлагает он.

— Тебе не кажется, что ты выбрал неподходящее время, чтобы приглашать меня в ресторан? — язвлю в ответ, но голос звучит неуверенно: слишком уж явственно пахнет стейком.

— Самое подходящее, — парирует он, даже не повышая тона. — Я слышу, что у тебя желудок урчит. Неужели будешь и дальше действовать себе во вред? Я всего лишь зову тебя поесть. Ничего больше. Что бы ты там обо мне ни придумала, в ресторане будет куча людей.

Он говорит это так логично, что возразить почти нечего. Я колеблюсь. Дома, конечно, есть блины… но при одной мысли о них меня мутит, словно я проглотила кусок резины. А вот слово «мясо» заставляет сглотнуть слюну так поспешно, что это почти больно. Руки даже слегка дрожат при воображении сочного, розового внутри стейка, с тонкой корочкой и каплей тающего на нём масла.

Никогда раньше у меня не было таких внезапных, почти звериных порывов. И снова мелькает мысль о беременности. Я столько раз слышала о том, что у женщин в положении вкусы меняются: кто-то ест селёдку с вареньем, кто-то солёные огурцы с молоком… Мясо в этом списке звучит куда более прилично. Но сама мысль, что я могу оказаться в числе «этих самых беременных», разгоняет внутри холодную волну.

Впрочем, если я останусь дома, меня ждёт только бесконечное пережёвывание мыслей. А тут, может, хоть немного отвлекусь. Пусть Толмацкий и заплатит за шатобриан, мой любимый стейк. Если уж мучить меня своей навязчивой заботой, то хотя бы с пользой.

— Идём. Но с условием, — киваю, будто я тут главная. — Ты не уговариваешь меня отменить развод.

— Тогда у меня тоже условие, — спокойно парирует он, даже не моргнув.

— Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия, — фыркаю, чувствуя, как закипает раздражение. Ещё одно подтверждение: такие, как Толмацкий, не упустят ни крошечной возможности перевернуть всё в свою пользу.

Он чуть склоняет голову, губы растягиваются в усмешке, но глаза остаются серьёзными:

— Ты не обвиняешь меня ни в чём. Перемирие на время ужина.

Я хмурюсь. Перемирие? Как будто это игра в войнушку во дворе. У нас за плечами десять лет брака, предательство, разочарования — и он предлагает «перемирие». Смешно. И обидно. Но где-то внутри — опасно приятно.

Я колеблюсь дольше, чем хотелось бы, и это его, конечно, веселит.

— Ну что, согласна? — в голосе звучит мягкий вызов, как будто он заранее уверен в победе.

Я сжимаю губы и коротко киваю:

— Ладно. Только ради стейка.

Толмацкий довольно усмехается, будто именно этого и добивался. Но мне всё равно — я мысленно уже чувствую вкус прожаренного шатобриана.

«Айвенго» встречает нас запахом дровяного угля. Внутри словно попадаешь в декорации к фильму про Средневековье: кованые подсвечники, гобелены на стенах, доспехи в углу, массивные деревянные столы, как будто вынесенные прямо из рыцарского замка. Свет мягкий, чуть приглушённый, и от этого создаётся впечатление камерности, будто весь зал существует только для нас.

Мы садимся за стол, покрытый грубой льняной скатертью, и оба замолкаем. Я грызу губу, он крутит в руках солонку, но ни один не решается первым начать разговор. Тишина затягивается, а официант как назло не появляется.

Толмацкий первым не выдерживает. Поднимается, отодвигает тяжёлый стул:

— Позову кого-нибудь, а то мы тут до утра просидим.

Стоит ему отойти, как я, не теряя ни секунды, достаю телефон и открываю приложение с календарём менструаций. Красные отметки мелькают на экране. Последний раз — девятого августа. Сегодня… всего лишь второе сентября. Вроде бы всё сходится, цикл не сорван. Может, врач просто перестраховывается. Я делаю глубокий выдох, словно камень с души падает.

И тут — низкий гул вибрации прямо рядом. Мой взгляд падает на стол. Дима оставил телефон рядом с бокалом.

На экране вспыхивает уведомление. И я, сама того не желая, читаю. В следующую секунду ледяная рука сжимает моё сердце так, что дыхание перехватывает.

***

Мои хорошие,

Приглашаю вас в ещё одну новинку литмоба "Дальше без тебя"

Милана Лотос "Развод. Милый, дальше я без тебя"

https:// /shrt/MjLq