Мы упадем первым снегом - Айла Даде Страница 60

элегантно, словно всю жизнь только этим и занималась. Она не просто катается по льду, нет, она завораживает всех, кто за ней наблюдает. Все в ней, каждый шаг, каждое выражение лица, плавные движения рук – это искусство. То, как она запрокидывает голову назад, проводит руками по щекам. Это выглядит так, будто она страдает, будто она кричит. Она излучает столько чувств, столько эмоций, что у меня по всему телу бегут мурашки.

Начинается проигрыш, и Пейсли превосходит все ожидания. Она выполняет прыжки, двойные, тройные, и безупречно приземляется. Затем она переходит к танцу, скользит ладонями по льду, кружится, падает на землю и закрывает глаза руками – «And if the night is burning, I will cover my eyes» – подымается, встает на четвереньки, зарывается рукой в волосы и тянет их, тянет изо всех сил, бьет по льду – «For if the dark returns then my brother will die» – и на мгновение мне кажется, что она чувствует все это, чувствует то, что показывает. Она такая искренняя, черт возьми, такая искренняя.

В конце песни я теряю себя. Я теряю свое сердце, я теряю все, что я пытался построить вокруг себя все эти годы. Всю защиту. Весь контроль. Плевать, на все плевать, потому что она здесь, и она – это все.

Я теряю себя. И я влюбляюсь.

Я забываю, почему вообще хотел держаться от нее подальше, почему ставил приоритеты.

Но тут я слышу их. Крики. С этого момента я не могу их контролировать.

Они громкие. Они раздаются у меня в голове, но они громкие. И вдруг Пейсли исчезает. Все исчезают. Я остаюсь один на Серебряном озере, наедине с мамой, пока она кричит, кричит, кричит, всего раз, очень громко, но в моей голове тысячи раз, снова и снова.

Лед окрашивается в красный. Он окрашивается в красный, а я вспоминаю, от чего бежал.

История золушки

Пейсли

Я загуглила слово «казуар». Это птицы с сине-красной шеей и золотистыми глазами. Они красивые, но пугливые, и, если человек подходит к ним слишком близко, они его убивают.

Я понимаю намек. Понимаю и даже в чем-то с ним согласна, но мне он не нравится. Это я казуар, и мне это не нравится.

Нокс видел мое выступление. Я это знаю, потому что теперь у меня в глазах есть радар на Нокса, и мне удавалось то и дело определять его местоположение между прыжками.

Он все время наблюдал за мной, но при этом вид у него был такой, будто я причиняю ему боль, будто я казуар, который хлопает перед ним крыльями. Когда последний звук стих, и я, тяжело дыша, застыла в финальной позе на льду, Нокс уже исчез. «Тандем-оракул» снова начался, и ему пора было выходить на трассу. Но что-то подсказывает мне, что он ушел не по этой причине.

У меня не было возможности поговорить с ним после выступления. Мне пришлось уйти с праздника раньше остальных, чтобы убраться в туристической части отеля, разложить свежие полотенца и разжечь огонь в камине до возвращения отдыхающих. Мне нужно подождать до десяти часов, чтобы разлить вечерний чай, пополнить шведский стол в гостиной салатом, запеченным камамбером и клюквой, а затем дождаться, пока все сытые и довольные разойдутся по своим номерам, чтобы все убрать и разложить для завтрака новое столовое серебро.

Мои конечности наливаются свинцом, когда я наконец-то иду по коридору к отелю Винтерботтомов. Я подумываю о том, чтобы еще раз принять ванну, возможно, с мышечными релаксантами. Я с ужасом жду завтрашнего утра, когда прозвенит будильник – очень рано, чтобы я успела пробежаться перед тренировкой. Я уже сейчас знаю, что буду ворочаться, уткнувшись лицом в подушку, тщетно пытаясь заглушить противный писк будильника и снова заснуть под убаюкивающий шум падающего снега за окном. Но будильник не отключится, а я не усну. Я встану, как и каждое утро, ужасно уставшая. Выпью кофе, подумаю о Ноксе, пробегусь по снегу, подумаю о Ноксе, накрою завтрак для туристов, подумаю о Ноксе и наконец отправлюсь на «АйСкейт» с Гвен.

Но для начала мне нужен сон. Глубокий, восстанавливающий, спокойный сон.

Я подхожу к двери отеля, ввожу код в панель на стене, зеваю, открываю дверь и… замираю на полушаге.

Этого не может быть. Просто не может.

Мой разум с трудом верит в то, что видят мои глаза, которые мечутся по отелю, разглядывая танцующих, целующихся, пьяных людей. Всего несколько часов назад я думала, что в Ноксе что-то изменилось. Мне казалось, что он стал более зрелым, взрослым.

Но это… это не просто обычная вечеринка на лыжном курорте.

Это вечеринка в стиле «Проект X».

Гости установили канатную дорогу. Канатную дорогу! Не знаю, как это вообще возможно, но она проходит через всю гостиную, через раздвижную стеклянную стену и во двор. Они прикрутили ее металлической деталью к дереву, а здесь, в доме, – к креплению балюстрады. Люди теснятся на лестнице и ждут, потому что каждый ждет своей очереди и так устал от жизни, что хочет перелезть через перила, раскачаться на качели-гнезде и спрыгнуть с нее с четырехметровой высоты, чтобы с диким криком упасть в бассейн.

Дом переполнен. Строб-лампы освещают потные лица, подчеркивая размазанный макияж полуобнаженных женщин. Тушь на губах, помада на щеках.

Они повсюду – в бассейне с подогревом, в джакузи – везде, как муравьи на липком фруктовом мороженом. В колонках играет какая-то песня Дрейка, а девушки трутся задницами о мужские гениталии, как будто это открытое соревнование.

Я хлопаю дверью, но никто не обращает на меня внимания. Никто меня не слышит. Конечно, не слышат. Это оргия, и каждый снимает свой собственный фильм.

Девушки смотрят на меня с подозрением, когда я решаюсь войти в логово львов. Они внимательно рассматривают мое тело, одетое в объемный шерстяной джемпер, рукава которого мне приходится закатывать, узкие джинсы, разноцветные вязаные носки, которые подарила мне Рут, и шлепанцы. Я слышу их мысли, такие явные, такие громкие, словно они кричат мне прямо в лицо. Я не полуголая, как они. Значит, я инородное тело. Та, кому не место на этой вечеринке, потому что я не соблюдаю дресс-код. Они смотрят на мой шерстяной джемпер так, будто он лучшее в мире средство против внимания мужчин.

Мне плевать на их взгляды. Серьезно, я к ним невосприимчива. Если бы они знали, какие взгляды я выдерживала всю свою жизнь в Миннеаполисе, они бы сразу же сдались и