Мы упадем первым снегом - Айла Даде Страница 50

– Не могла бы ты здесь ненадолго подменить меня? Мне нужно увести лошадей в стойло. Говорят, метель еще усилится.

– Конечно.

Я не утруждаюсь расспросами о том, как работает автомат с попкорном и сколько стоят входные билеты. В такую погоду сюда все равно никто не придет.

– Замечательно. Ты моя спасительница, – на мгновение он кладет руки мне на плечи и сжимает их. – В знак благодарности я зарезервирую тебе место в первом ряду на следующем собрании городского совета, хорошо?

– Э-э… хорошо.

– Возьми себе сэндвич с сыром.

– Я не люблю сыр.

– Ах, да. Ну, тогда… Дождись меня. Я быстро.

Я улыбаюсь:

– Не волнуйся. Я все равно сейчас не смогу уйти далеко.

Уильям одаривает меня еще одной благодарной улыбкой, а затем выбегает из магазина. Онемевшими пальцами я стаскиваю ботинки, снимаю куртку и делаю глубокий вдох. Мне нравится запах в «Олдтаймере»: запах горящих дров и старой мебели. От него сразу становится уютно.

Я дую на руки и растираю их друг о друга, пока иду по мягкому ковру через магазин и останавливаюсь у большого стеллажа с пластинками. Я перебираю пальцами один альбом за другим и наконец останавливаю свой выбор на Дэвиде Боуи. Я ставлю пластинку, а затем усаживаюсь в широкое кожаное кресло перед камином. Чтобы высушить брюки, я задираю ноги и наслаждаюсь теплом, которое изгоняет холод из моих конечностей.

Некоторое время я смотрю на огонь, завороженно наблюдая за тем, как пламя пожирает дрова, когда дверь с лязгом открывается, и «Олдтаймер» наполняется пронзительным воем пурги.

– Черт, вот же холодно!

Я поворачиваюсь в кресле и буквально вытягиваю шею над спинкой.

– Нокс? – вырывается у меня. – Что ты здесь делаешь?

У Нокса такой же удивленный вид, как и у меня. Он приостанавливается, шаркая ботинками по ковру, и моргает:

– Пейсли?

– Уильям попросил меня ненадолго подменить его, – объясняю я.

– А-а, – он выходит из ступора и снимает ботинки. – Что ж, тогда придется составить тебе компанию. Вообще-то я просто хотел перекусить парой бутербродов после тренировки, но теперь меня отсюда даже десяток лошадей не вытащит.

– Значит… – я делаю глубокий вдох. – Нам остается только надеяться, что метель скоро стихнет.

Нокс откидывает голову и громко смеется, после чего подходит ко мне и опускается в кресло рядом со мной. Кожа издает такой звук, будто из нее выходит воздух.

– Сразу видно, что ты не местная.

Я хмурюсь:

– Почему?

– Потому что метель в Аспене не стихает так быстро. Нам повезет, если мы выберемся отсюда до завтрашнего утра.

– До завтрашнего утра? – пищу я. – Мне надо позаботиться о ваших туристах!

Мысль о том, чтобы провести еще одну ночь рядом с Ноксом Винтерботтомом, сдавливает мне горло. Нет, не может быть. Ни за что. Это только усугубит мой и без того бушующий водоворот чувств.

– Справятся какое-то время без тебя, – Нокс украдкой оглядывается по сторонам, а затем снова встает с кресла и возвращается с целым подносом сэндвичей с сыром.

Я кривлюсь:

– Ты противный.

Он кусает сэндвич.

– А ты ненормальная, – чавкает он. – Все любят сыр.

Я морщу нос и снова погружаюсь в захватывающий огненный спектакль.

Краем глаза я вижу, как Нокс бросает на меня взгляд.

– Мы не разговаривали с… того вечера.

– Точно.

– Так… В смысле… Ты в норме?

Я вгрызаюсь в выпирающий кусочек кожи на нижней губе:

– Конечно.

Я слышу, как он с облегчением вздыхает:

– Ладно. Хорошо.

Только сейчас я поворачиваюсь обратно к нему:

– А ты?

Нокс пожимает плечами:

– Меня никогда не волновало, что обо мне пишет пресса.

Я удивлена:

– Тебя не интересует, что о тебе думают в мире?

– Не-а.

Я моргаю:

– Почему?

– А почему должно? – он запихивает в рот последний кусочек сэндвича. – Пусть все думают, что хотят, лишь бы я не забывал, кто я такой.

Я дергаю за ниточку, выбившуюся из шва кресла:

– А бывает, что ты иногда боишься забыть?

Нокс не торопится с ответом. В конце концов он говорит:

– Чаще, чем ты думаешь.

– Я тоже, – говорю я тихонько, сама не знаю, зачем.

Нокс некоторое время смотрит на меня, затем откладывает поднос с бутербродами в сторону и вытягивается в кресле:

– Странно.

– Что странно?

– Мы живем под одной крышей, но у меня такое чувство, что я совсем тебя не знаю.

– Значит, нас таких двое, – бормочу я.

Нокс наклоняет голову набок и задумчиво смотрит на меня.

– Тогда, – говорит он наконец, – сыграем в игру. Правда за правду, идет?

Я колеблюсь. Мне не очень-то хочется играть, но отсутствие желания говорить о себе сталкивается с желанием узнать о Ноксе больше. Второе побеждает.

– Ладно. Начинай.

Он глядит на потолок и покачивает ногой:

– Мой отец постоянно во мне разочаровывается, и я не знаю, как это изменить, не разочаровав себя.

Ой. Ого. Это было откровенно.

– Сочувствую, – говорю я.

– Не стоит. Твоя очередь.

– Ладно. Хм. Мне нравится этот кинотеатр.

Нокс смеется. Как бы мне хотелось, чтобы он засмеялся еще раз.

– Это не считается.

Я хитро улыбаюсь:

– Ну, ладно. Я боюсь, что я недостаточно хороша.

– Для чего? – спрашивает он.

– Для… не знаю. Для катка. Для жизни. Для всего.

– А-а. Понимаю, – его взгляд перемещается на огонь и на мгновение теряется в нем, прежде чем он снова смотрит на меня. – Я уверен, что тебе не стоит этого бояться.

– Да. Может быть. Твоя очередь.

Он берет еще один сэндвич:

– Я звезда сноубординга, хотя и не хочу ей быть. Снова твоя очередь.

– Чего?!

– Никаких вопросов. Только ответы. Давай, говори.

Сначала я хочу возразить и сказать ему, что об этом нужно поговорить, но, подумав, оставляю все как есть, потому что мне нравится эта идея. Это так здорово – говорить о вещах, которые меня тяготят, не вдаваясь в подробности. Просто выговориться и больше не нести их в одиночку. Внезапно этот момент становится похож на параллельный мир, в котором мы можем открыться друг другу без необходимости снова возвращаться в реальность. Есть только здесь и сейчас, изолированное от нашей обычной жизни. От этой мысли у меня начинают подрагивать нервы, поэтому я встаю и думаю о том, как сделать так, чтобы нам было комфортнее. Когда я снимаю иглу с пластинки и оглядываю магазин, звучат последние ноты песни «Heroes» Дэвида Боуи.

Нокс хмурится. Его волосы задевают кожаное кресло, когда он поворачивает голову и