Трудно отпустить - Кристи Бромберг Страница 35

– Отдохни, Джон. Теперь все в порядке, – говорит она, поправляя что-то на аппарате. Джон делает глубокий вдох и успокаивается.

– Гхх, – произносит он вместо моего имени и снова с трудом выдыхает.

– Да? – Я наклоняюсь ближе, чтобы он не старался говорить как можно громче, и беру его за руку, хоть и знаю, что он ничего не чувствует.

Зато я чувствую.

Сейчас связь с братом нужна мне больше, чем что-либо.

– Хорошая. – Он выжидает секунду, при этом прикрыв глаза так, словно каждое слово для него – одержанная при сражении победа. – Иг-а.

Я мягко и искренне улыбаюсь ему, силясь скрыть ком, что встал в горле. Мы – близнецы, две половины одного целого – встречаемся взглядом, и я осознаю, что нуждаюсь только в его похвале. Только он имеет значение.

– Я скучаю по тебе, Джей.

Слезы скатываются с уголков его глаз и падают на подушку. Ненавижу тот факт, что он не может вытереть их сам. Ненавижу то, что сделай это я, это разрушило бы его. Пусть Джон и парализован, но он все еще старше меня на четыре минуты и две секунды и изо всех сил старается сохранить хоть толику гордости.

– Он измотан, Хантер, – говорит мама и подходит, чтобы поправить подушку Джона. – Снотворное начинает действовать, так что ему нужно отдохнуть. Все это выше его…

– Да. Хорошо. – Мне не нужно напоминать, что он принимает снотворное, чтобы справиться с тревожностью, из-за которой последние несколько месяцев его мучают кошмары.

Полагаю, он тревожится, что умирает.

Мама, все еще хлопочущая, встает передо мной, пока я силюсь придумать, что сказать, как и всегда, когда хочу притвориться, что все в порядке.

Личные встречи ощущаются совсем по-другому.

Мне кажется, что разговаривая с Джоном по телефону, я приобщаю его к миру за пределами этой тюремной камеры. Как будто позволяю ему жить через меня.

Но когда мы встречаемся лицом к лицу, все куда жестче.

Так я вижу его реакцию и чувствую вину. Говоря о хоккее, я чувствую себя последним мерзавцем, потому что это единственное, что он любил больше, чем меня. Говоря о женщинах, еще одной его страсти, я напоминаю о том, чего он больше никогда не испытает. А когда я болтаю о всякой ерунде, он, мой близнец, понимает, что я не знаю, что сказать. И разве так не хуже?

Так что когда мама отходит, я сижу рядом с Джоном, сжимаю его руку, которую он не чувствует, устанавливаю контакт без слов, которые он не может произнести, и, несмотря на это, испытываю чувство умиротворения. Ничто не может отнять это у нас. За исключением смерти.

Усталость от похода на игру видна в синяках под его глазами, и вскоре Джон поддается ей. Его веки тяжелеют, лицо расслабляется, пока я шепчу, что люблю его.

Но, даже когда он засыпает, я не отвожу взгляда. Не могу. Я думаю только о том, как неправильно было с моей стороны пытаться загрузить себя сегодня, лишь бы избежать этой эмоциональной встряски. Джон – мой брат. Он заслуживает лучшего отношения… К тому же мне нужно научиться справляться с родителями, потому что нет ничего важнее времени, что я провожу с Джоном.

Сколько еще таких моментов мне удастся пережить? Сколько еще раз я смогу сказать, что люблю его, прямо ему в лицо? Сколько еще раз смогу ощутить спокойствие рядом с ним?

Недостаточно. И все же гордость удерживала меня вдали от него.

Как будто чувство вины уже не управляло моей жизнью.

Черт.

Прикрыв глаза, я качаю головой, потому что понимаю, что наделал. Понимаю, что должен был догадаться – игра вымотает его, и тогда у нас не получится провести много времени вместе.

– Люблю тебя, Джей, – шепчу я, когда он погружается в сон. – Люблю тебя больше, чем ты предполагаешь. – Я не могу отвести от него глаз. Я хочу запомнить черты его лица. Черты, которые мы должны были разделить. Но у меня морщинки от смеха и гусиные лапки от загара, а у него они либо менее выражены, либо вообще отсутствуют. В моих чертах – прожитая жизнь, в его же – жизнь потерянная. Так что я снова и снова прохожусь взглядом по линиям, нуждаясь в том, чтобы очертить их. Нуждаясь в том, чтобы они отпечатались в памяти.

Проблема лишь в том, что пока я сижу здесь, спокойствие, что дарит мне Джон, съедает обида.

На родителей. На мир. На чертова Бога и судьбу и на все остальное, потому что Джон там, а я здесь.

Убедившись, что он уснул, я поворачиваюсь к маме. Она сидит в кресле у изножья кровати и смотрит какое-то ТВ-шоу, которое я едва могу слышать.

– Вы не приехали перед игрой, как планировали. Я все подготовил для него.

– Хантер. – Мое имя – вздох, полный сожалений, который обвивается вокруг моей злости, точно токопроводящая проволока.

– Я планировал опустошить арену и вынести кресло на лед. Чтобы он снова смог прокатиться…

– Он слишком болен, чтобы…

– Он не может заболеть еще сильнее, мам. – Я встаю и начинаю расхаживать по комнате, чтобы унять гнев.

Или, по крайней мере, пытаюсь.

Прямо сейчас он, черт возьми, совсем не намерен униматься.

– Господи, да позволь ты ему насладиться тем, что у него еще осталось. – Я провожу рукой по волосам и отворачиваюсь от чертовой витрины с трофеями.

– Ну ты же знаешь Джона, – взмахивает она рукой так, будто мы обсуждаем погоду за окном. Мама встает и направляется к месту, которое я освободил. Она неторопливо заправляет руки Джона под одеяло, чтобы те не замерзли. – У него свой распорядок, так что ему очень сложно от него отклониться. Он расстраивается и…

– Расстраивается? – усмехаюсь я без грамма веселья. – Он расстраивается из-за того, что его лишают хоть каких-то радостей жизни. – Я выглядываю в окно, на оранжевое сияние фонарей, пока пытаюсь успокоиться. – В следующий раз я сам за ним заеду.

– Ну уж нет. – В голосе мамы слышится вызов, который никак не смягчает натянутая улыбка, которой она меня одаривает. – Мы его опекуны. Так что мы будем решать, что для него лучше.

Я могу лишь смотреть на нее в ответ на тонкий, но язвительный упрек и размышлять, слышит ли она сама, что говорит. Осознает ли она, что в тот день потеряла сразу двоих сыновей, потому что махнула рукой и на меня. Она посвятила свою жизнь Джону, позабыв, что и я нуждался в ней, хоть и по-другому.

В груди появляется боль, которой