Ничуть не влюблены - Шарлотта У. Фарнсуорт Страница 28

– Вот бы хоть половина этого народу приходила к нам на кинопоказы, – ворчит Бен.

Ева утешающе похлопывает его по руке.

На льду появляются игроки, и все остальное отходит на задний план. Они со свистом носятся кругами, пасуют друг другу и отправляют шайбы в массивную фигуру в центре между железными столбиками ворот.

Из гудящих колонок вырывается звук. Сперва – примелькавшаяся попсовая песня. Затем – объявления, которые я не слушаю.

Играет национальный гимн, а потом на льду остаются только двенадцать игроков. Я не вижу спины игроков Холта, но мне и не нужно. Я тут же понимаю, кто из них он.

Уверенная стойка.

То, как на него бросают взгляды другие игроки.

Шестеро из них собираются в центре катка. Рефери бросает шайбу, и все размываются в движении.

Ева мне что-то говорит, но я просто утвердительно мычу. Я слишком сосредоточена на том, что происходит на льду. Конор – это грация, мощь и поэзия в движении. Я всегда считала хоккей жестоким и кровавым видом спорта. Взывающим к основным инстинктам и разбитым костяшкам пальцев. Полным тычков, толчков и ненависти. Кое-что из этого здесь и происходит, но еще это… красиво.

Точные движения.

Брызги ледяной крошки.

Я не думаю о том, насколько стали сложны мои чувства к одному конкретному игроку. Я не думаю о том, что Хью Гаррисон никогда не видел игры своего сына. Я не думаю о том, как бы Лэндону Гаррисону не понравилось, что я сейчас сижу на катке Холта.

Я просто… смотрю.

Не то чтобы меня совсем не интересовала атлетика. Мой папа предпочитал виды спорта, что были данью уважения его родной стране, – регби и керлинг. Несмотря на одержимость спортом жителей Канады, он так и не адаптировался к этим традициям своего приемного дома.

Свистки и споры на льду не имеют для меня никакого смысла. Я не представляю, в какой круг они выстроятся и когда на льду, когда-то нетронутом, а теперь изрезанном, появятся размытые цветные пятна. Не имею понятия, почему один игрок Холта отправляется на штрафную скамью через десять минут после начала матча. Но я могу оценить скорость и насыщенность. Они разносятся по всей арене с каждым треском бортов и ревом толпы.

Почти весь матч я наблюдаю за Конором. На коньках он возвышается над всеми остальными парнями на льду. Номер пятнадцать, красующийся на спине его толстовки, чисто-белый и контрастирует с темно-синими толстовками Холта так же, как каждый хоккеист выделяется на грязно-белом льду. Навыки катания Конора меня впечатлили еще в последний раз, когда я тут была. А теперь мне до смешного очевидно, что тогда это было похоже на легкую прогулку. Конор летит по ледяной поверхности катка, обходя других игроков, как если бы они стояли на месте. Бросаясь к крохотному черному кружочку, за которым они все охотятся. Не нужно понимать нюансы хоккея, чтобы сказать, что Конор находится на совершенно другом поле по сравнению с остальными игроками. Быстрее. Сильнее. Талантливее.

Конор отправляет во вратаря Нортгемптона шайбу за шайбой. Остальные ребята из его команды пасуют ему, помогая одинокому нападающему. Понятно, что Нортгемптон не питает иллюзий о том, кто звездный игрок Холта. Они кидаются на Конора снова и снова. Я заново оцениваю высокий рост Хантера Моргана, который отправляет игрока Нортгемптона врезаться в борт с таким звуком, что у меня стучат зубы.

– Поверить не могу, что Конор больше нигде не играл, – шепчет мне Ева. – Он настолько хорош.

– Это верно, – соглашаюсь я.

Я не рассказываю о том, что знаю, почему Конор решил играть здесь, а не в другом университете. Я знаю, что об этом мало кому известно, так что его исповедь передо мной очень важна. Я защищаю правду. Его правду.

Мои барабанные перепонки незаметно привыкают к громкости арены, но свежая волна шума застает меня врасплох. Как и громкий звуковой сигнал и вспышка света на одном краю катка. И то, что все темно-синие толстовки внезапно сгрудились в одном месте.

Ева понимает, что случилось, раньше меня.

– Мы забили! – кричит она.

В иных обстоятельствах я бы начала дразнить ее за такой энтузиазм. Она почти весь баскетбольный матч обсуждала живопись с Мэри, несмотря на то что сама предложила туда пойти.

Но я слишком занята: я кричу вместе с Евой и прочей толпой и не могу осуждать ничьи реакции. Даже Бен, похоже, больше не возмущается, что в Холте ценят хоккей, а не инди-кино. Он хлопает в ладоши и свистит вместе с остальными.

С треском оживает громкоговоритель:

– Гол Холта: номер пятнадцать, Конор Харт. При участии номера двадцать два, Хантера Моргана. Тринадцать минут и тридцать две секунды второго периода.

Гол Конора производит эффект домино на игру Холта. Темно-синие толстовки впитывают его превосходство и энергию болельщиков. Эйдан Филлипс забивает пару минут спустя. Потом второкурсник, чьего имени я не знаю. Потом снова Конор.

Холт лидирует – 4:0, на часах осталось три минуты. Пятьдесят семь секунд проходят, и Нортгемптон снимает вратаря. Конор завладевает шайбой и мчится по льду, как темно-синяя пуля. Я жду, что он пошлет шайбу в ворота, но нет. Он передает ее игроку под номером семнадцать. Мне вспоминаются слова Стива Эссекса на Дне благодарения – про одного из школьных товарищей Конора по команде: «Не мог на него нарадоваться».

Я не запоминала состава команды, так что понятия не имею, кто у них номер семнадцать. Но он посылает шайбу прямиком в сетку, и заходящаяся в восторге толпа испускает новый рев.

– Боже мой! Мы победили! – Ева наполовину в шоке, наполовину счастлива. – Мы и правда победили!

– В этом сезоне команда непобедима, Ева, – отвечаю я. Это меня даже забавляет.

Она показывает мне язык и снова смотрит, как команда ликует на льду, пока Нортгемптон уныло уезжает.

Я достаю из кармана телефон. Не успев все продумать и струсить, пишу ему сообщение: «Хорошо сыграли».

– Ты выпрямила волосы?

Это первое, о чем меня спрашивает Ева, когда я захожу на кухню следующим вечером.

– Да… – непринужденно отвечаю я.

Ева поднимает брови, но больше ничего не говорит. Вот проблема, когда живешь с кем-то, кто тебя хорошо знает. Человек знает, какую музыку ты хочешь послушать и твой любимый шоколад. А еще – что ты выпрямляешь волосы только по случаям особой важности. Для контекста: я несколько месяцев этого