Сыграем в любовь? - Шарлотта У. Фарнсуорт Страница 26

– Ха! – выдавливаю я смешок. – Не-а.

Тут мне стоит рассказать Оливии о Дрю. Уж она-то точно не осудит. Чего мы с ней только не творили! Я сидела с ней в салоне, когда она захотела набить татушку в форме сердца с именем парня, которого встретила тем вечером. Парня Оливия больше не видела, и потом мы вместе с ней ходили эту татушку удалять. Если кому и стоит признаться, что я привезла на свадьбу знаменитого хоккеиста, с которым едва знакома, то точно Оливии.

Однако я часто бываю скрытной, когда надо бы проявить откровенность. А еще после разговора и поцелуя на горе совсем не понимаю, кто мы с Дрю друг другу. Хочу сначала обсудить это с ним, а уже потом делиться с кем-то еще. И даже если речь о настоящих чувствах – моих, Дрю или нас обоих, – наше общение все равно завершится после свадьбы.

– В пятницу ночью звонила твоя мама. Сказала, что ты не доехала до озера.

– Ага. – Я провожу пальцами по гладкой ткани худи Дрю. – Она упомянула это, когда пришла в наш дом в Порт-Хэвене.

– Так ты туда ездила, м-м?

– Ага. Знаю, тупой поступок.

– Ничего не тупой, Харпер! Правильно все сделала. Молодец!

– Все остальные считают, что я застряла в прошлом.

Оливия выдыхает, и звук фонит в динамике.

– Слушай, я, конечно, медсестра, а не психолог. Но избегать прошлого тоже не здоро́во. Поступай, как считаешь нужным. Если хочешь побывать в прошлом – почему нет? Не значит, что ты там застряла.

Повисает тишина.

– Твоя мама, кажется, очень переживала, – добавляет Оливия.

– Она обвинила меня в незаконном проникновении в дом.

Оливия хрюкает от смеха:

– Да ну!

– Ей-богу! И я даже не удивилась.

– Да, если честно, на нее похоже, – признаёт Оливия.

Они с моей мамой виделись лишь однажды – на Рождество несколько лет назад. Родители Оливии на праздники уехали к ее брату в Африку, так что она гостила у нас.

– Ага.

– Харпер, все люди разные. И если ожидать, что кто-то среагирует на ситуацию так же, как и ты, то ничего хорошего точно не выйдет. Особенно если речь о… ну, ты понимаешь.

«Самоубийство» кажется запретным словом. Наверное, я никогда не произносила его вслух. Обычно я говорю: «Он покончил с собой» или «Он лишил себя жизни». Иногда вообще не упоминаю причину смерти папы. Но сегодня во время обеда мне хотелось вскочить и кричать о ней. Я не могла слышать приглушенные голоса, видеть круглые глаза – все это подразумевало, что если не можешь смириться с утратой, то нужно стыдиться. Я хотела сказать правду. Закричать, что, когда мне было семнадцать, мой папа совершил самоубийство. И я никогда не узнаю причину – он даже записки не оставил!

«Трагедии не подчиняются логике».

Фраз Дрю у меня в голове накопилось столько, что они крутятся бесконечным хороводом. И как ему только удается избегать банальностей и говорить именно то, что мне нужно услышать! Его слова словно стрелы, попадающие в самое яблочко.

– Ладно, чего мы все про меня, – отмахиваюсь я. – А у тебя что нового?

– Ну-у… – тон Оливии из понимающего становится неуверенным. – Я кое с кем познакомилась.

– Что? Где?

– В больнице, где ж еще.

– У-у, служебный роман! С медбратом?

– М-м, нет. Вообще он, эм, заведующий хирургическим отделением.

– Да ну?

Оливия часто говорит о работе и принятой в больнице иерархии. Поэтому я понимаю, что этот чел чуть ли не главный, и подобные романы случаются нечасто.

– Ага. На прошлой неделе перевелся сюда из Лос-Анджелеса. Он важная шишка, разработал кучу новых хирургических методик. И если честно, он просто невыносим!

Я смеюсь:

– М-м. И к тому же вы спите. Ты его явно ненавидишь.

– Ну, знаешь, разговариваем-то мы не особо.

– Значит, у вас ничего серьезного?

– Нет! Даже не сомневайся.

– И ты не планируешь знакомить его с мамой, когда она приедет в гости в выходные?

– Еще чего! Она опять заведет песню «Когда же будут внуки?» и спугнет его к чертям. А вся надежда, как ты понимаешь, на меня. Карсон слишком занят спасением голодающих детей, чтобы охмурять девушек.

Я улыбаюсь. Хотелось бы мне, чтобы мы с мамой общались так же, как Оливия со своей, – они не просто мать с дочерью, а лучшие подруги. Но ее желание стать бабушкой Оливия не преувеличивает. Разговор на эту тему заходил каждый раз, когда ее мама приезжала к нам в Нью-Йорк. И терпеть все это приходится только моей подруге: ее старший брат – доктор и работает в гуманитарной организации в Нигерии.

– Значит, ее мечту о скорых внуках ты вновь разобьешь. А другие планы на ее визит есть?

Мы еще немного болтаем о ресторанах, музеях и магазинах. А потом Оливии пора собираться на работу.

Закончив разговор, я наклоняюсь и достаю из сумки ноутбук. Открываю его и вижу знакомый документ Word.

Я и не помню, когда он стал чем-то бо́льшим, чем просто запутанной кучей размышлений. Периодически я добавляю что-то еще и удивляюсь, сколько всего написала. И чем дальше, тем больше; слова собираются в текст, словно дождевые капли – в лужу.

Я пишу и забываюсь в тихом стуке клавиш, пока не осознаю, что солнце опустилось совсем низко. Комнату и все, что в ней находится, заливает волшебный золотой свет.

Я со стоном закрываю ноутбук, сползаю с дивана, встаю, потягиваюсь. Надо бы принять душ и переодеться перед ужином. Возможно, я обидела Амелию тем, что почти весь день пряталась в комнате. Наверняка снова нужно извиниться. Однако эта перспектива меня не удручает – мне с самого приезда на турбазу не было так спокойно.

Я стягиваю футболку и кидаю в угол. Надо спросить, есть ли на территории стиральная машина и сушилка. В моем доме они расположены в подвале и общие для всех жильцов – та еще головная боль! А к моему возвращению в город футболка провоняет еще хуже. Надо было помыться сразу, как я пришла.

Я наклоняюсь и развязываю кеды, затем снимаю носки. Уже хочу снять шорты – и тут дверь открывается. Я замираю. В комнату заходит Дрю. У него в руках – пляжное полотенце, футболка и стакан воды. Он закрывает дверь ногой и замирает, увидев меня.

– Привет! – говорю я.

Дрю сглатывает и на секунду смотрит на мой голый живот, а затем – снова на лицо.

– Черт! Привет. Прости, что так ворвался. Я, эм… не думал, что ты здесь. Все разошлись переодеться к ужину, и я…

Взгляд Дрю снова опускается.