Солнце в армейских ботинках, или Идем дорогой трудной… - Юлия Владимировна Славачевская Страница 10

— Урок обслуживания господина! — объявили мне, открывая дверь. И я влилась в поток безликих пленниц, следуя в классную комнату. Там новая бледно–зеленая тетка начала учить нас, как следует ублажать хозяина, используя для этого стеклянный фаллос с ручкой и искусственную силиконовую вагину.

Честное слово, не вру. Я даже рот от удивления открыла. Так, значит, голой себя видеть — неприлично, а это вот — совсем не пошло, а очень даже правильно и достойно⁈

— Вот так, вот так и вот так! — наставляла нас пожилая матрона, изображая половой акт с помощью своих агрегатов.

— Сейчас, как выстрелит! — пробормотала я, не сводя напряженного взгляда с преподавательницы. — Ка–а–ак все зальет!

Мымра так яростно всем эти орудовала, что я практически ожидала семяизвержения из этой стекляшки. Охрана постоянно поправляла причиндалы и старалась не смотреть на учебные пособия.

В сущности, этот урок мне понравился именно учебными пособиями. Если бы я выбирала, когда и откуда линять, то выбрала бы именно этот класс. А что? Два прекрасных предмета для убийства. Есть чем в глаз ткнуть и мозг вынести, или просто натянуть на башку и придушить.

Да–да, я знаю — побочный эффект профессии. Кто–то, на эти предметы глядя, думает об удовольствии, а я об убийстве. В общем, сразу видно, кто на что учился.

Через пару дней я удостоверилась в неизменности распорядка, существующего в данном учреждении. Утром подъем, завтрак, уроки–уроки–уроки, небольшой отдых, снова уроки–уроки–уроки, включая уроки ассамского языка, ужин и сон. Там, где вклинивался небольшой отдых, нам было разрешено бездельничать, но и друг с другом общаться запретили. Сиди или лежи, но молча и веди себя тихо, как мышь.

Немного легче жилось тем, кто жил в двух и трехместных кельях. Им удавалось друг с другом пошептаться, когда выключали свет.

Одиночных келий было мало, только для эксклюзивных вроде меня.

На третий день нас ранним утром, до восхода солнца, вывели в чахлый садик с деревьями за высоким каменным забором и разрешили подышать воздухом.

Уличный воздух был глотком отрады после затхлой и пыльной атмосферы закрытых помещений, в нем смешались горьковатые нотки пустыни, соли и пыльного перекати–поля. Остаточная ночная прохлада приятно освежала.

Оказалось, прогулка на свежем воздухе разрешена каждый третий день, чем я беззастенчиво пользовалась. Маловато, конечно, но что делать?

Я мгновенно слиняла в самую глубь сада, надеясь найти уголок подальше без камер и начать хоть как–то восстанавливать физическую форму. В камере мне это делать запретили, поймав на горячем и записав второе предупреждение. Так что я изыскивала средство обойти это запрет.

Но только я нашла приличный уголок и начала разминку, как кусты раздвинулись и мне явилась бесстрастная физиономия Скара. Он внимательно обозрел полянку и напружинившуюся меня, еле заметно кивнул и исчез.

— Фу–у–у! — выдохнула я с облегчением и продолжила.

Когда только на востоке появилось солнце, над садиком раскрылся не то силовой, не то стеклянный купол, конструкции которого сразу в потемках я даже не заметила.

[1] Китайский фасон длинного узкого платья с разрезами по бокам.

Глава 4

И все было хорошо и даже замечательно, пока черт не принес на эту поляну директрису.

— Так–так–так, — покачала маской эта гнусная мымра, обходя меня по кругу. — Нарушаем, значит? На колени!

Я промолчала, опускаясь на колени. А что тут скажешь, если и говорить–то нельзя?

— Третье нарушение, Три Экс тринадцать–тринадцать–тринадцать, — злорадно сообщила мне эта кикимора. Приказала выпавшим на полянку охранникам во главе со Скаром: — В комнату наказаний. Тридцать плетей! И помни: еще одна выходка, и ты у меня попадешь в зиндан. Это такая дыра в земле, где темно и не дают воды и еды. Думаю, тебе понравится.

— Пошли! — положил мне на плечо тяжелую руку Скар. — Я исполню твое наказание сам.

И что я могла на это сказать? «Ой, мама!» — мне бы не слишком помогло. Поэтому я просто поднялась с колен и неохотно поплелась за ним в комнату наказаний.

Перед тем, как поставить к позорному столбу, мне выдали черную распашонку с разрезом на спине, чтобы я, видимо, не смущала своим телом палача. А то, что тыл будет полностью открыт, никого не волновало. А вот меня эти странности беспокоили!

Ну, в общем, как время не тяни, а оголяться все равно пришлось. Осторожно ступая босыми ногами по холодному, вымощенному каменными плитами полу, я приблизилась к столбу, находившемуся посредине громадного помещения с трибунами. На которых, кстати, уже сидели встревоженными стайками воробьев молодые девушки и довольные наставницы.

— Приступай! — злорадно кивнула директриса Скару. — Пусть все видят, что мы не допускаем нарушений! А преступившая правила должна это ощутить на своей шкуре. Только не калечь ценный экземпляр, То–от!

— Да, разумеется, — кивнул охранник, за плечо подводя меня к столбу и пристегивая к наручникам, свисавшим сверху. Мои руки оказались высоко задраны.

Мужчина распахнул черное одеяние, обнажив спину и легко провел по моей спине рукой, чем–то смазывая. Потом наклонился и прошептал, практически не разжимая губ:

— Начинай кричать, как от боли, после пятого удара, если не хочешь меня подвести!

Я еле заметно кивнула, справившись с удивлением. Зачем ему это? Но со всеми странностями и непонятностями я буду разбираться потом…

Раздался свист плетки… А по спине как погладили. На всякий случай я дернулась.

— Три икса тринадцать–тринадцать–тринадцать! — заорала директриса. Да чтоб эта паскуда гадюку живую проглотила и переварить не смогла! — Начинай считать удары! Ты должна прочувствовать свое наказание! Иначе я прикажу начать все сначала!

— Один! — проскрипела я, решив не строить из себя героиню.

Снова свист и поглаживание.

— Два! — взвизгнула я, соображая, как нужно правдоподобно реагировать на боль ударов, даже если меня никогда до этого не секли. Решила, что громко и с выражением. Вернее, с выражениями.

Ну и разошлась. И даже не слегка.

После пятого я орала в голос. К десятому проклинала директрису во всех позах. К шестнадцатому перешла на всю систему и поставила ее раком. К двадцатому из зала выгнали всех студенток, чтобы я не оскверняла их слух неприличными выражениями и не учила плохому, которое быстро усваивается. На двадцать пятом ударе директриса сломалась