Александра Матвеева - Банкирша Страница 43

Мужичок протянул лист бумаги с компьютерной распечаткой.

— — Я неверующая.

— Атеистка, что ли?

— Нет. Просто неверующая.

— Это плохо. Но настой все равно поможет. Стань лицом к востоку и пей.

Он назвал цену, не глядя сунул деньги в шкатулку на столе и кивнул на дверь у себя за спиной:

— Иди с миром, сестра. Я за тебя молиться буду.

Настой иссякнет — приходи.

Стал ясен ответ на мучивший меня вопрос — куда деваются люди, вошедшие в кабинет Пафнутия.

Я поднялась по другой, идентичной первой, лестнице, прошла мимо другого, но очень похожего качка в другой, но точно такой же будке и, миновав две двери, оказалась в совершенно незнакомом месте.

Светило солнце, и я внезапно ощутила, как озябла и отсырела в подвале. Где же Юра? Как мне найти ту дверь, у которой он остался?

Я яростно закрутила головой, пытаясь сориентироваться.

— Женщина, женщина. Да вы, вы, в юбочке…

Странное обращение явно адресовалось мне. Под детским грибочком сидела бабуля, посещавшая Пафнутия непосредственно передо мной.

— Идите, посидим на солнышке. Я чего-то никак не согреюсь.

Я присела на низкую скамеечку, вытянула ноги.

— Ты чем болеешь-то? — сочувственно спросила соседка.

— Печень пошаливает.

— Ну, это, если не сильно серьезно, Пафнутий поможет. У него хорошие отвары — помогают. Не от рака, конечно.

— А вы у него часто бываете?

— Я-то? А в первый раз. Это соседка моя, Татьяна Михайловна, к нему ходит. Очень его хвалит. У нее самой много болезней. Да и дочка ее не сильно здоровая. А у нас в семье слава Богу…

— Зачем же вы к Пафнутию пришли?

— Это я из-за зятя. Он у нас так-то неплохой, да ведь сама знаешь, как сейчас: на работе платить перестали. Он на заводе мастером двадцать лет отработал.

На Доске почета висел. Ну, понятное дело, уволился.

Двоюродный брат устроил на фирму. Что-то там делает. Деньги вроде получает, не то чтобы маленькие, а душа не лежит. Вот скажи, как бывает. Стал попивать.

Его жалко, дочку жалко, а всего жальчее ребятишек.

Ну что тут делать? Вот Татьяна Михайловна меня к Пафнутию и направила. Он ей с сыном помог.

— Он что, какое-то средство от пьянства знает?

— Про это я не скажу, не в курсе. Здесь дело другое. Хитрость. — Старушка неожиданно лихо подмигнула и повторила значительно:

— Хитрость. Начал у Татьяны Михайловны сын попивать, ну она давай ему на мозги капать: цирроз, цирроз. Утром он похмельем мучается, она ему эдак в глазки посмотрит: «Вот уж глазки пожелтели». Думала на его мнительности сыграть. А он только ржет. Ну понятно, мужик молодой, здоровый… И заливает себе пуще прежнего.

А тут, на счастье, у ее дочки гастрит обнаружился.

Знающие люди присоветовали обратиться к травнику.

Кто уж не знаю, рекомендовал преподобного Пафнутия. Татьяна Михайловна пошла. У него настой очень хорошие. Дочке сразу помогло.

И стала Татьяна Михайловна к нему ходить. А у кого чего болит, тот про то и говорит. Значит, и она Пафнутию рассказала про сына и как он цирроза-то не боится.

А Пафнутий говорит: «Можно так сделать, что забоится», — да и дал ей настой. Татьяна Михайловна смотрит утром, а у сына-то глаза и впрямь пожелтели!

Она в слезы, сын в панику. Побежал к врачу, а печень увеличена. Теперь в рот не берет. Так только когда…

— А как она его настой пить заставила?

— Она, вишь, подгадала, когда он кашлял. Пафнутий чего-то добавил в грудной сбор.

— Но ведь это может быть вредным.

— Вот и нет. Кончишь пить настой, все и пройдет.

У моего зятя как раз ангина началась, вот я бегом к Пафнутию. А ты-то от чего, говоришь, лечишься?

— Болезней много, денег мало.

— Это да, это да. Глянь-ка, что за парень?

Из дверей бомбоубежища выбрался Юра в распахнутом пиджаке. Его красное лицо было потным и встревоженным.

Я окликнула его и помахала рукой, подзывая.

— Это чего ж, твой, что ли? Кто он тебе? Сын?

Брат? Может, муж?

— Это мой охранник.

— Как? От кого он тебя охраняет?

— Ото всех.

— А кто ж приставил?

Желтенькие глазки поблескивали в складках лица неприкрытым любопытством.

— Муж.

— Старый?

— Новый, — брякнула я и спохватилась:

— В каком смысле старый?

— Тебя намного старше?

— Нет, не намного. — Я запуталась. — Вообще не старше. Он моложе меня.

— Ну это ты, девка, видать, сильно прокололась.

Я не поняла, чего больше звучало в ее голосе: осуждения или восхищения.

Юра отвернулся. Его плечи вздрагивали от хохота.

В данный момент меня занимали другие проблемы, и я отложила разборки с ним до другого раза.

Мы довезли Зою Васильевну до ее дома в Южном Чертанове, выслушали целую лекцию о целителях и целительницах.

Я спросила о тех, кто значился в Кларином списке.

Про Марьяну Зоя Васильевна сказала, что она «утешительница». Про Симеона наша приятельница не слышала.

Простившись с Зоей Васильевной, я по мобильнику связалась с Танькой.

Выслушав задание, подруга, не задавая вопросов, повесила трубку.

Симеон осуществлял свою благородную деятельность в двухкомнатной квартире на втором этаже замызганной «хрущобы».

На лестнице, впрочем, довольно чистой, нам встретилась молодая женщина с вытаращенными, почти безумными глазами. Она покачиваясь прошла мимо нас.

Мы с Юрой посмотрели друг на друга.

Юра сунул руку под мышку, к кобуре. Я фыркнула и показала ему кулак.

Дверь в квартиру Симеона была приоткрыта. На всякий случай я нажала на кнопку звонка. Не раздалось ни звука. Звонок не работал.

Я переступила порог и сделала шаг вперед, давая войти Юре. В прихожей было темно. Запах. Странный запах. Знакомый и забытый. Запах из детства. Так пахло в москательной лавке. Бабушка по старинке этим словом называла магазинчик, где торговали керосином, мочалками, вениками, мазутом — короче, всем тем, что могло понадобиться в деревенском хозяйстве.

За Юрой захлопнулась входная дверь, и прихожая погрузилась в кромешный мрак. Я почувствовала движение, Юра протиснулся мимо меня, прижав к чему-то бесформенному и мягкому, скорее всего к одежде на вешалке.

Стало светлее. Юра отыскал и открыл дверь в комнату.

Наше присутствие наконец привлекло внимание. Худая женщина без возраста и, судя по легкомысленному сарафанчику, без комплексов вышла из кухонной двери.

Дверь осталась открытой, и моему взору предстала захламленная крошечная кухонька, стол, заставленный бутылками, тарелками, закопченный чайник…

Комната тоже оказалась неопрятной и захламленной.

Затоптанный пол, засаленная мебель, на всем налет копоти и сала. Мерзкое, убогое, отвратительное место, скорее берлога или нора, чем человеческое жилье.