Северный ветер - Валентина Нурисламова Страница 15

Им больше нечего было делить: ни постель, ни работу. И они болтали порой подолгу — обо всем и ни о чем. Семь лет, что они провели вместе, так просто из жизни не вычеркнешь.

Кажется, теперь они стали просто друзьями. Она даже начала называть его Сашей — вслух. Ему, вроде бы, нравилось.

— Ты в курсе, что Ленский был избран в Думу? — как бы между делом сообщил он.

Марина отрицательно мотнула головой. На мгновение она даже подумала: не закосить ли под дурочку? Но бывший редактор вряд ли поверил бы, что она не вспомнит того олигарха, из-за которого в начале лета был ложно обвинен в убийствах и изнасиловании несчастный школьный учитель.

— Его сын вернулся из Европы и поступил в престижный московский вуз, — добавил Александр. — Учится теперь на кафедре международных отношений.

Будущий посол — или кем там его пристроит в итоге папочка? Малолетняя мразь, жестоко убившая девчонку, не ответившую взаимностью!

— Зачем ты мне рассказываешь это? — холодно процедила Марина.

— Ты ведь так горела этой историей, — развел руками Александр. — Полагаю, тебе это интересно.

— Нисколько, — отрезала она. — Я больше не занимаюсь журналистскими расследованиями. Это все в прошлом. И возвращаться к этому я не намерена.

Небольшая заказная бандероль пришла довольно скоро — как раз в последних числах декабря. Выстаивая очередь на почте, чтобы получить ее, Марина гадала, что обнаружится внутри, и переживала, что не может выслать ответный подарок: Артем заявил, что ему ничего не нужно и отказался предоставлять адрес.

Марина нетерпеливо разорвала упаковку прямо там, в почтовом отделении. Внутри оказался набор сувенирных открыток с фотографиями птичьего заповедника — и ничего больше. Она обескураженно повертела подарок в руках и положила его в сумочку.

В этом был весь Артем: он оказывал ей бесхитростные знаки внимания, маскируя их подо что-то совершенно ничего не значащее. С его слов выходило, что звонил он ей каждую неделю походя, решая какие-то свои вопросы в поселке, расположенном за много километров от его маяка. В библиотеку он заходил за книгами, а заодно, при случае, пользовался возможностью набрать по межгороду. А ее статьи в «Комсомольской правде» читал из праздного интереса к криминальным хроникам прошлых лет.

Дома Марина рассмотрела открытки уже внимательно. На них были северные пейзажи со скромной, но выносливой растительностью, побережьями, омываемыми пенистыми холодными водами и нависавшими над ними темными облаками, затянутым льдом океаном, северным сиянием, о котором она так много слышала, но никогда почему-то не видела — ни вживую, ни на картинках, птицами — немного чудными и непривычными. На изображении с одной из них, расправившей белые с черным крылья в бреющем полете над ярко-синей водой, было от руки, крупным размашистым почерком подписано: «Это альбатрос». Все открытки были снабжены соответствующими надписями на обратной стороне, но Артем по какой-то причине решил именно этой дать еще и свое пояснение.

Марина долго улыбалась, разглядывая ее. А потом подсунула ее под раму зеркала у входа в квартиру — и оставила там насовсем.

Новый год она отмечала одна. Первый раз за всю жизнь.

Артем позвонил ей утром тридцать первого. Утром — впервые. И пообещал связаться теперь уже в начальных числах января.

В детстве она отмечала этот праздник с обоими родителями. Позже — с мамой. Пару раз она праздновала его вдвоем с Сергеем. Один раз — с ребятами-однокурсниками. А потом — много лет с Александром, в компании его друзей.

Марина купила шампанского, изменив в честь праздника своей любви к крепким напиткам, мандаринов, приготовила оливье. Поскучала перед телевизором, где по всем каналам крутили мало отличимые друг от друга «Голубые огоньки». Елкой не озаботилась — зачем?

Прослушав куранты и гимн, она нажала на пульте кнопку выключения, оделась и вышла на улицу. Пешком она гуляла по городу, разглядывая светящиеся окна домов, вздрагивая от фейерверков, запускавшихся во дворах, прошла даже в направлении Дворцовой площади, где организована была главная площадка праздника в Питере. Но издалека услышав громкую музыку и нарочито радостные голоса ведущих и артистов, доносившиеся оттуда, свернула в сторону.

Погода была не слишком новогодней: шел мокрый снег, коричневая слякоть хлюпала под ногами. Вездесущая иллюминация и елки, наряженные на каждом углу, хоть как-то придавали всему праздничный вид.

Начинало светать, когда она вышла на набережную Финского залива. Мерно шелестя, волны подкатывали к берегу. Небо было сумрачным, и только зарождавшееся на горизонте солнце скрашивало картину.

Поднялся ветер — порывистый, холодный. Северный.

Он пришел со стороны Ледовитого океана… или, может, — с Баренцева моря? Откуда-то из суровых неприветливых мест, где был сейчас Артем.

========== ЧАСТЬ 7. ПРИНЯТОЕ РЕШЕНИЕ ==========

Как-то раз Марина пожаловалась Артему, что не получает особого удовольствия от работы в женском журнале.

— Ну не мое это! Ничего не могу с собой поделать, — вздохнула в трубку она.

— Может, вернешься в криминальную хронику? — предложил Артем.

Марина и сама иной раз задумывалась об этом. Но неизменно понимала, что от воспоминаний о прошлой работе ее тошнит куда больше, чем от беспросветного гламура ее нынешних репортажей и статей.

— Нет, я ни за что туда не вернусь, — решительно сообщила она. — Это в моей жизни прожитый этап.

Сказать по правде, Марина и сама не знала, что сейчас ее угнетало больше: тематика «Шарма», которая никогда не была ей близка, или ее коллеги. В «Комсомолке» она, конечно, тоже не имела дружбы в десны со всеми подряд, но там все было как-то проще, понятней: и симпатии, и неприязнь. Там люди могли беззастенчиво лобызаться, подпивши на корпоративе, а могли орать друг на друга матом на весь офис — и все это совершенно искренне, в норме вещей. А в «Шарме» она чувствовала себя, будто в отборном серпентарии. Все были такими деликатными, благожелательными и обходительными, неукоснительно блюли корпоративную этику и дресс-код и представляли из себя лучшие примеры пары десятков успешных леди и нескольких джентльменов. Все было на высшем уровне: и интриги — куда более изощренные, чем в «Комсомолке», и сплетни — куда более злые, передававшиеся из уст в уста куда более тихим шепотом, чем — да-да! — все в