4 месяца (ЛП) - Гаджиала Джессика Страница 49

— Папе нравится, когда мы играем в армию. Это хорошо для так… так… так…

— Тактической войны, — добавил Барретт, стряхивая одеяло и бесцеремонно бросая его на кровать.

— Твоему отцу понравился бы этот беспорядок, — согласилась я, получив ухмылку от мужчины, о котором шла речь.

Сожительство с человеком, который просто не помнил, что нужно убрать свои вещи, было проще, чем с тем, кто просто отказывался это делать. Я могла смириться с тем, что каждый день приходится бросать его одежду в корзину для белья просто потому, что он слишком погружен в свои мысли, чтобы забыть сделать это самому. Это была небольшая ежедневная обязанность. И он с лихвой компенсировал это случайным появлением с кофе в середине дня, когда знал, что я, скорее всего, просто схожу с ума, сидя дома без взрослых, с которыми можно поговорить, приносил домой ужин без моего спроса, за моей спиной договаривался, чтобы мой отец приехал и взял Коннора на выходные в поход, на рыбалку и прочую ерунду, которая нравится маленьким мальчикам, но не нам обоим, просто чтобы мы могли провести время голыми, потными сорок восемь часов в одиночестве.

Конечно, Барретт немного отличался от большинства мужчин. И однажды во время моей беременности, когда мы обсуждали такие вещи, как генетические тесты и заболевания, которые были у каждого из нас в семье и которые могли сделать нашего ребенка предрасположенным к ним, я наконец заговорила об этом. Так осторожно, как только могла, боясь, что он оскорбится, почувствует, что я критикую его за то, что он просто такой, какой он есть. При этом я не хотела, чтобы мы всю жизнь прожили вместе, не вспоминая об этом, чувствуя, что я — его друзья и семья — храним от него секрет о нем.

На самом деле, мне не стоило так волноваться.

Как и положено, Барретт на секунду застыл на месте с отрешенным взглядом, погрузившись в свои мысли. Когда он снова повернулся ко мне, то пожал плечами и заявил: «Это многое объясняет ».

Так что, да, он был немного другим.

Но, по моему скромному мнению, отличался удивительным образом.

Даже если это нечаянно научило нашего сына быть немного неряхой.

Бывают вещи и похуже.

Барретт

25 лет

— Кларк, тебе нужно дышать, — напомнил я ей, наблюдая за ее грудью в течение почти тревожного времени, когда она не вдыхала воздух.

— Теперь я поняла, — сказала она мне, делая дрожащий вдох.

— Что поняла? — спросил я, обхватив рукой ее бедро и слегка сжав его.

— Моего отца. И в какой-то степени мать, — сказала она мне, наклонив голову, чтобы положить ее мне на плечо.

Ее волосы были длиннее, чем раньше, и темнее, так как она начала красить их в цвет, близкий к ее естественному оттенку, потому что: «Я слишком стара, чтобы быть блондинкой, но слишком молода, чтобы иметь так много седины. Мои планы на «муму» не будут осуществлены в ближайшие десять лет или около того ».

Она состарилась точно так же, как ее мать. То есть хорошо. И естественно. У ее глаз и щек было несколько морщин от улыбок, от смеха, она всегда находила светлую сторону жизни легче, чем я. Что означало, что мои морщины были немного больше на лбу.

Я, например, думал, что она будет носить «муму».

Лет через десять.

Мне все еще нравилось, что она предпочитает короткие шорты, благодаря бедрам, которые все еще были в тонусе, как всегда.

В большинстве дней было трудно поверить, что прошло двадцать пять лет.

Но, глядя на нашего сына из окна кухни, стоящего на террасе заднего двора над своими дедушкой и мачехой, невозможно было отрицать течение времени.

Коннор был худеньким ребенком — одни руки и ноги и впалый живот, хотя он унаследовал и нашу с Кларк любовь ко всякого рода нездоровой пище. При этом что удивительно, Кенз каким-то образом привила ему любовь к зелени. Именно поэтому, по ее словам, он стал таким, какой есть, а не трехсотфунтовым.

Это означало, что мужчина, стоявший на террасе, был высоким, выше нас с Сойером. Он оказался широкоплечим, с сильными ногами. Худой, но в хорошей физической форме благодаря занятиям боевыми искусствами, а также посещениям спортзала дважды в неделю со своими двоюродными братьями — как родственниками, так и нет.

Возможно, я это предвидел.

В годы, предшествовавшие этому объявлению.

Именно поэтому я решил, что он наращивает мышцы, иначе почему он вдруг так заинтересовался помощью в офисе в перерывах между занятиями в колледже.

Он готовил себя как можно лучше, физически и умственно.

И он держал это в секрете.

Как и его мать.

Наш ребенок — который уже не был таким уж ребенком — поступал в полицейскую академию.

Кларк восприняла эту новость с вышеупомянутой беззаботностью, даже полчаса спустя, когда мы сидели и ждали появления его дедушки, потому что она настаивала на том, что если он хочет пойти этим путем, то он должен быть тем, кто «приласкает» своего бедного старого дедушку по этому поводу.

Хотя, объективно, в облике Коллинса не было ничего такого, что указывало бы на его старость. Обретение любви в более позднем возрасте, казалось, вдохнуло новую жизнь в его тело, мгновенно сбрив с него десять лет. Мрачное, унылое место, которое он называл домом, вдруг обрело женские нотки повсюду, стало похоже на место, где можно наслаждаться праздниками. И мы так и сделали. Даже, это было очень важно для Кларк, с ее матерью. Она тоже нашла своего партнера, и горечь, которая появилась после ее предыдущего неудачного брака, улетучилась.

Между ними и моим братом и его командой, их партнерами и детьми, у нас наконец-то была большая, шумная, сумасшедшая семья, о которой она втайне всегда мечтала.

— Этот сексистский ублюдок! — зашипела Кларк, ее рот буквально раскрылся, когда ее отец вскочил со своего места, хлопнул Коннора по плечу, а затем заключил его в медвежьи объятия.

— Я не знаю, является ли это сексизмом на работе, — возразил я, всегда готовый сыграть роль адвоката дьявола в ее иногда нестабильных реакциях на ситуации.

— Как еще объяснить тот факт, что он саботировал мою попытку поступить в академию, но при этом чертовски рад, что Коннор вступает?

— Может быть, учится на прошлых ошибках? — предположил я.

— Что, возможно, привело бы к покорному принятию, а не к радости.

Ладно, она меня раскусила.

— Я думал, мы уже давно решили радоваться тому, как все сложилось, — попробовал я вместо этого. Она никак не могла парировать этот аргумент, если только не хотела сказать, что жалеет о нашей совместной жизни. А я знал, что это не так.

— Я счастлива, что у нас все так сложилось. Но это не значит, что он не сексистский ублюдок, — сказала она мне, упираясь в этот вопрос, хотя в ее голосе не было никакой враждебности. Они с отцом уже давно помирились. Они были близки, как никогда раньше. И, по ее словам, единственная причина, по которой она не вошла в его дом, как в дом ее матери, заключалась в том, что однажды она уже сделала это и столкнулась с чем-то, что оставило у нее шрам на всю жизнь.

— Видишь, ма, — сказал Коннор, входя в дом, его глаза, так похожие на мои, светились от удовольствия. — Я же говорил тебе, что он не будет злиться.

— О, да. Как дипломатично с его стороны, — сказала Кларк, бросив взгляд на отца. — Поощрять тебя на пути твоей мечты.

На это Коллинс закатил глаза на свою дочь.

— Я думал, мы разобрались с тем, что моя рука привела тебя к новой мечте. Осмелюсь сказать, к лучшей? — предложил он, прежде чем выпроводить внука за дверь, пообещав мороженое. Неважно, что ему было уже почти двадцать два года, десерт не переставал приводить его в восторг.

— Хорошо, — согласилась Кларк, прислонившись ко мне еще больше. — Он был прав. Эта мечта намного лучше, — сказала она мне, поцеловав под челюстью.

У меня никогда не было мечты.

Во всяком случае, не помню.

Цели — да.

Но никогда ничего столь страстного, как мечта.

И все же я должен был признать, что если бы в молодости у меня был такой ум, я бы стремился именно к этому.