Дело смерти (ЛП) - Халле Карина Страница 18

Он смеется — так живо и искренне, отчего у меня замирает дыхание. Это такой контраст с его сдержанным обликом.

— Возможно. А ты писала в дневник?

— Забыла. Но напишу. Обещаю.

— А аппетит? Сон?

Я не упоминаю, что не смогла уснуть снова, потому что была слишком напугана.

— Все еще сонная, но аппетит вернулся.

— Хорошо, — говорит он, прикусывая нижнюю губу и наблюдая за мной, будто собирается сказать что-то еще. Затем кивает в сторону леса: — Лучше поторопись.

Я воспринимаю это как знак оставить его в покое.

Киваю и бегу по белому песку, пока не захожу в лес. У меня возникает ощущение, что в солнечный день этот пляж выглядел бы тропическим. Воздух наполнен птичьим пением и звоном медвежьих колокольчиков, мой прикреплен к краю куртки. Я стараюсь держаться подальше от остальных. Не хочу уходить слишком далеко, но мне нравится идея исследовать все самостоятельно. Мне всегда интереснее обнаруживать и изучать в одиночку, двигаясь в своем темпе и ведя мысленные беседы, которыми не нужно ни с кем делиться.

Поворачиваю направо, где склон не такой крутой и где ручей впадает в океан. Прохожу через тсуги до подножия скалы, но, должно быть, я на ее конце, потому что она не очень высокая.

Позади меня хрустит ветка.

Я резко оборачиваюсь.

Вокруг только деревья.

Стволы, ветви и тени.

Но одна из теней имеет очертания человека.

И я понимаю: кто-то там есть.

Стоит совершенно неподвижно.

Смотрит на меня.

ГЛАВА 10

Я замираю.

Это Клэйтон.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, искренне надеясь, что он не попытается ничего предпринять, иначе мне придется кричать. — Он же сказал держаться на расстоянии друг от друга.

— Я просто хотел поговорить с тобой, — отвечает он, медленно приближаясь. — Выяснить, что на самом деле происходит.

Он делает шаг вперед, но я выставляю руку.

— Стой там.

К счастью, он слушается.

— Из-за меня чувствуешь себя неуютно? — спрашивает он, почесывая место за ухом.

— Да, — черт, мое сердце колотится. Я ненавижу такие моменты.

— Почему?

— Потому что ты придурок, — говорю я прямо. — По крайней мере, ведешь себя так со мной.

Он издает горький смешок, качая головой.

— Мы с тобой больше похожи, чем ты думаешь.

— Что это значит? Нет, не похожи. Ты меня не знаешь.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь.

Я смотрю на него, пытаясь поймать его на блефе.

Он одаривает меня зловещей улыбкой.

— Ни один из нас не должен здесь находиться.

Я сглатываю. В животе неприятно скручивается.

Он не знает о моей потерянной стипендии, правда?

— Ты это знаешь, — продолжает он. — Я думаю, что это жестоко — что ты вообще здесь. Что любой из нас здесь.

— Жестоко?

— Ты не задумывалась, почему они заставляют нас проводить исследования и собирать грибы? Все это чушь. Просто работа для отвода глаз. Они никогда не позволят нам увидеть то, над чем они на самом деле работают. Все это обман, способ сделать так, чтобы фонд выглядел доступным и честным, хотя все иначе. Нас выбрали не просто так. Ты правда думаешь, что ты гений только потому, что тебя приняли сюда? Я вообще не должен был попасть. Мои оценки никогда не были достаточно высокими.

Я медленно моргаю, пытаясь понять, что он говорит.

— Ну, мои оценки были высокими, — уверяю я, слегка приподнимая подбородок.

— Верно. Наверное, были. Раз ты такая особенная.

— Прекрати так говорить. Я трудилась. И заслуживаю быть здесь.

— Они думают, что ты особенная, — говорит он. — И это нехорошо, Сидни.

Я присматриваюсь к нему. Его глаза красные, пальцы слегка подрагивают.

— Клэйтон, послушай, я не знаю, о чем ты говоришь. Правда не знаю. Если хочешь называть меня особенной — ладно. Но если я такая, то все мы особенные. И неважно, работа это для отвода глаз или нет, не знаю. У всех нас разные причины быть здесь. Они не могут подстраивать программу под каждого.

Внезапно он подходит ближе, останавливаясь в паре футов. Слишком близко. Я отступаю, но моя спина упирается в скользкую каменную стену скалы.

— Ты не понимаешь, Сидни? — говорит он, его глаза дикие, голос хриплый. — Они лгут тебе. Они лгут всем нам. И мы идем у них на поводу, потому что так сильно хотим кем-то стать. Вот как они нас ловят. На нашей нужде. На нашем желании. Быть замеченными и услышанными. Но им все равно. Они нас такими не считают. Они видят нас как нечто, чем можно воспользоваться и выбросить, пока от нас ничего не останется.

— Ты меня сейчас реально пугаешь, — говорю я, выставляя руки перед собой. — Пожалуйста, уходи и оставь меня в покое, или я закричу. Клянусь, закричу.

Он выдыхает, явно пытаясь взять себя в руки, но его лицо искажается, в глазах появляются слезы.

— Месяц назад я ходил к гадалке. Она сказала, что я никогда не покину это место.

Все, с меня хватит.

Я быстро иду прочь от Клэйтона, оглядываясь через плечо, стараясь не наткнуться на деревья. Он стоит и смотрит на меня, пока наконец не разворачивается и не уходит тем же путем, каким пришел.

Тем временем я оказываюсь в небольшом пространстве, окруженном кустами и скальными выступами, покрытыми мхом и крошечными папоротниками адиантум. Деревья расступаются, образуя широкое пространство. Я останавливаюсь, не желая идти дальше, и делаю долгий вдох.

Я все еще дрожу после этой встречи, тем более что он говорил какую-то бессмыслицу. Он что, под наркотиками? Наверняка. Глаза красные, ведет себя хаотично и дергано — совсем не похож на того высокомерного придурка, каким был в первый день. Возможно, это место его добило. Изоляция дает о себе знать.

Кинкейд говорил, что один студент всегда уезжает домой. Может, Амани будет не единственной в этом году.

Я решаю подождать несколько минут, прежде чем возвращаться, чтобы точно не наткнуться снова на Клэйтона.

И тут что-то привлекает мое внимание.

Впереди на каменистой земле лежит то, что я сначала принимаю за упавшую ветку, лежащую на мху.

Но…

Это не так.

Это нога.

Нога животного.

«О боже», — думаю я, сжимая пальцами грудь.

Похоже на… лапу.

Собачью?

Вопреки здравому смыслу, крадусь вперед. Не хочу видеть, что это, но в то же время — а вдруг оно живое и раненое, и я могу помочь?

Я отодвигаю куст и ахаю.

Это чертов волк.

Не просто волк — мертвый волк, половина тела которого сгнила. Сухожилия натягиваются на костях, как розовая резина, клочья шерсти торчат. Под парой обнаженных ребер виднеется сердце — ярко-белое и… пушистое.

Меня охватывает тошнота. Я зажимаю рот рукой, пытаясь сдержать рвоту. Чем дольше смотрю на безжизненное, разлагающееся тело волка, тем больше меня охватывает ужас. Тонкие белые нити обвивают обнаженную кожу и мышцы, сначала похожие на сухожилия, но потом я понимаю, что это не они.

Это похоже на… мицелий. Будто грибы проросли изнутри волка — что не так уж странно на этой стадии разложения, и все же…

Пушистое белое сердце дергается внутри грудной клетки.

Нет.

Я замираю. Кровь стучит в ушах, словно молот.

Смотрю на сердце, гадая, не шевелятся ли под ним какие-то невидимые личинки, заставляя его двигаться. Оно кажется слишком большим для тела, и, продолжая смотреть, я понимаю, что белый пушок — это гифы, каждая крошечная белая ниточка движется вместе, словно морская трава в течении.

Сердце снова пульсирует.

Один раз.

Второй.

Оно бьется.

Лапы волка дергаются, заставляя шерсть осыпаться.

Смотрю в ужасе. Кровь стынет в жилах. Я не могу двигаться, дышать, думать.

Волк открывает пасть, издавая долгий выдох, от которого расширяется его грудь, трещат ребра. Черный язык высовывается между зубов, становясь все длиннее и длиннее…

Он поднимает голову и смотрит на меня одним молочным глазом и одной пустой глазницей.