В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле Страница 17

Конечно, я не говорю ей, что думаю на самом деле. А говорю, как это хорошо: если лебеди внезапно закончатся, то лучше иметь другую цель.

— По той же причине я хочу узнать номер Маркуса. Я многого добилась, я готова и к этому. Как готова поговорить и с Пенни, пожелать ей всего хорошего, детей и… — Я вдруг ощущаю спазм тошноты. — … У них есть дети? — Я снова сбрасываю маску. С трудом считаю до двадцати семи и сдаюсь. — Нет, невозможно. Слишком мало времени. Однако… эта, случайно, не беременна?

— Под эта подразумеваешь Пенни, дорогая?

Мысль о том, что она может ждать ребёнка от Маркуса, убивает меня. Я даже не задумывалась о такой возможности, она возникла сейчас, в мгновение ока, среди лебедей, альбатросов и жалобного голоса Энни. Представляя эту картинку, я чувствую себя ещё более одинокой и лишней. Плюхаюсь на диван, съёжившись, как подушка из убитых перьев. Я не плачу, нет, не плачу, но держу руки перед лицом — жёсткие, холодные.

Энни подходит ко мне и с любовью сжимает мою ладонь.

— Нет, малышка, — успокаивает она, и я понимаю, что причиняю ей боль пропорционально той нежности, которую она проявляет ко мне. — Ничего подобного. Но они любят друг друга, им хорошо вместе, и… ты сможешь это вынести?

Я не отвечаю, у меня такое чувство, будто я сделана из лепестков, облепленных слизью паука.

— Скоро придёт Монти, и мы вернёмся к разговору об этом. А пока, почему бы тебе не остановиться у нас на ужин? И может, поспать? У тебя завтра есть занятия?

— Нет, — бормочу я, хотя это неправда. Но мне нужно остаться, попытаться прийти в себя и получить этот чёртов номер телефона. Мне нужно услышать его голос, я скучаю по нему, я скучаю по нему, я ужасно по нему скучаю.

Когда тебе весь вечер читают лекцию о том, что ты не готова к тому-то и тому-то, приходится изворачиваться и делать глупость, чтобы добиться своего. Поэтому посреди ночи, пока остальные спят, я пробираюсь в кабинет Монти и роюсь в его записной книжке. Я прожила в этом доме почти два года и знаю, где они всё хранят, как знаю, что Монти записывает номера и адреса в старомодную записную книжку.

Используя фонарик на телефоне, я пролистываю её в полной тишине. Монтгомери Малкович — методичный парень, без всяких художественных изысков. Некто по имени Маркус Дрейк будет записан под буквой М, если он друг, и под буквой Д, если у Монти с ним более официальные отношения.

Нужный номер нахожу под буквой М. Рядом с именем в скобках написано «Пенни». И сразу после «Вермонт». Никакого адреса, только домашний номер.

Они в Вермонте. Что они там делают?

Копирую номер и пытаюсь вернуть всё как было, но у меня такое чувство, что я напутала. В конце концов, какая разница, если Монти поймёт, мне всё равно.

Когда запираюсь в своей комнате, я смотрю на эти цифры, как на секретный код. Не могу дождаться утра, чтобы позвонить ему.

Но кто знает, может быть, я могу попробовать сделать это сейчас.

В полутьме комнаты я набираю номер. Сердце бьётся и стучит, и кажется, что оно сделано из магмы. После нескольких гудков мне отвечают:

— Алло?

Пенни. Без сомнения, это она. Я прерываю звонок со вздохом, будто меня ударило током. Смотрю на дисплей, кусаю губу, ощущая удушье. Как бунтующий подросток, украдкой закуриваю сигарету у окна.

Наконец, я вставляю наушники и позволяю музыке вторгнуться в меня. Выставленная на максимум громкость штурмует каждую клеточку, заполняет мельчайшие пространства, душит мои страхи и вопросы. Несмотря на этот грохот, более того, именно благодаря ему, я, как правило, засыпаю. А пока медленно погружаюсь в сон, не знаю, благодаря какой странной игре разума, я вспоминаю своего зеленоглазого профессора. Воспоминание о его хриплом голосе, поющем в полумраке Dirty Rhymes, замедляет ритм моего запыхавшегося дыхания, ослабляет напряжение в мышцах, и у меня пропадает желание плакать.

На следующее утро, пока поезд везёт меня обратно в Амхерст, я снова набираю этот проклятый номер. Я чувствую себя менее взволнованной и более оптимистичной, чем вчера. Возможно, мне просто нужно было выспаться, ведь недосыпание сделало из меня параноика и усилило стервозность. Я крепко спала, закутавшись в звуки, как в кашемировый спальный мешок.

— Алло?

И снова голос Пенни пугает меня с такой силой, что я едва не вскрикиваю. Наступит ли момент, когда эта покинет дом? Поговорю ли я с ней? Спрошу ли о нём? Что, если она пошлёт меня в ад?

За полминуты я думаю о стольких вещах, а потом делаю только одну. Я снова прерываю звонок.

Сердце замирает в горле. Я смотрю на мобильный, как на обезглавленную птицу.

К счастью, вчера вечером я перевела свой номер в анонимный режим. Только через несколько минут я снова начинаю дышать в нормальном ритме, сердце перестаёт колотить по всем частям тела, шум поезда снова преобладает над грохотом крови.

Я не могу так больше, я граничу с безумием. Мне нужно успокоиться. Я должна сбросить плохие эмоции последних двух дней.

Есть место, куда я отправляюсь, когда сильно нервничаю. Как только ко мне подкрадывается паника, я сажусь в автобус и еду к дому Эмили Дикинсон. Я всегда ношу с собой книгу её стихов. Грубые, колючие, одинокие, эксцентричные стихи составляют мне компанию больше, чем человек из плоти и крови. Они — пропуск в страну красоты, когда тёмное зло делает мир мрачным.

Намерение было расслабиться, но присутствие профессора делает всё более бурным, чем я надеялась. Я не знаю, что он здесь делает и что ему от меня нужно, знаю только, что он меня будоражит. Когда он показывает браслет, мне необходимо проявить осторожность, чтобы не упасть со скамейки вместе с сигаретой и книгой.

Интересно, обретение браслета является знаком судьбы, как мне казалось, когда я его потеряла?

Ах да, забыла, судьбы не существует.

Во время посещения усадьбы я смотрю на вещи Эмили, на её пространство, окно, кровать, зелень, которая её окружала, и чувствую себя маленькой. Всю дорогу, пока профессор говорит голосом, таким голосом, который является и речью, и лаской, я задаюсь вопросом, что останется от меня, когда умру, и кого будет волновать моё отсутствие.

Как и Эмили, мне интересно, как незаметно я смогу умереть.

А после звонка Маркуса я узнала.

— Ты сегодня что-нибудь ела? — спрашивает профессор, пока автобус проезжает по городским улицам. Медленно наступает закат, обнимая дома, удлиняя тени, делая мои веки более усталыми. Не хочу снова думать о Маркусе. Не хочу, не хочу, не хочу. Я бы предпочла кричать, петь, считать, затыкать уши, прижаться к чему-то. Или к кому-то.

Профессор сидит рядом со мной, его бедро касается моего, а локоть впритык к моему. Я смотрю на Лорда краем глаза. Ноги обтянуты тёмно-синими джинсами и упираются в спинку сиденья перед ним. Пряди густых, длинных волос в свете автобуса отливают медью, тянутся к моей щеке. Лорд хорошо пахнет, весь день я чувствовала аромат мёда и имбиря. Отныне, когда буду читать стихи Эмили Дикинсон, мне будет приходить на ум этот сладкий, пряный аромат. И слова Маркуса.

— Я не голодна, — отвечаю и возвращаюсь взглядом к окну.

— Это неважно. Ты всё равно поешь, — заявляет он. — Мы приехали.

Как и раньше, возле Хоумстеда, он берёт меня за руку. Как и раньше, я чувствую головокружение. Я освобождаюсь, но у меня создаётся абсурдное впечатление, что рука этого не хочет. Мне кажется, что я должна заставить её развязаться.

«А я могу свернуться калачиком рядом с тобой?

Пообещаешь мне, что я важна, хотя это неправда?

Обещай, что никогда не забудешь меня?»

— Может, хватит держать меня за руку? — вместо этого приказываю я.

— Даже не подумаю. Пойдём, купим продукты.

— Что?

— Рядом с твоим домом я видел небольшой магазинчик. Давай закажем пиццу, но заодно купим что-нибудь ещё, потому как уверен, у тебя в холодильнике нет даже тухлого яйца. У тебя круги под глазами, и ты плохо выглядишь. Если продолжишь в том же духе, то станешь уродливой.