Отец на час. Работает спецназ (СИ) - Коваль Лина Страница 14

— Конечно. Я не делю детей по возрасту и не ставлю их в очередь, в момент рождения каждого следующего сердце просто делится поровну, — улыбаюсь, вспоминая свою троицу.

Наверное, в тот момент я все и решила, но мы еще почти три года прожили вместе. Я долго привыкала к мысли, что Побединский — это временная, а не постоянная величина в моей жизни.

— Я хочу вернуться, Федя.

— Это невозможно и этого не будет, услышь меня, — качаю головой. — Слишком много мы друг другу сказали такого, что не забывается.

— Все забудется.

— Нет.

— Тогда… — его глаза наполняются злостью. — Давай делить еще и дом.

— Что? — усмехаюсь.

— Что?.. Дом мы купили, продав мою квартиру.

— Это была даже не четверть от всей суммы. Большую часть денег дал мой папа!.. И вообще, Коля, в тебе есть хоть что-то святое? Это дом твоих детей!.. Они там выросли.

— Ты богатая женщина, купишь новый. А я остался с голой жопой. Еще неясно, что суд решит по поводу нашего бизнеса.

— Моего бизнеса, — стискиваю зубы.

Он больно хватает меня за руку и шипит:

— Твое — это выродки, которых ты родила.

Будто кислотой лицо обливает. Слезы брызгают из глаз инстинктивно. Меня он может обзывать как угодно, но дети…

Дальше ничего не слышу, будто в вакууме. Над нами вдруг возникает Влад.

— Пойдем-ка, виртуоз. — Спецназовец тащит Побединского за локоть. — Поищем рояль в кустах. Заодно все клавиши тебе пересчитаем…

— Влад, — останавливаю, всхлипывая.

Прихватив пиджак и клатч, спешу за ними, огибая столики.

В голове все сразу.

Куда он дел свою девицу с букетом?..

Как здесь оказался?

И что же сейчас будет?!

Глава 16. Влад

Управлять гневом я умею неплохо, но сегодня все навыки летят к чертям собачьим.

В голове не укладывается.

Сам ведь со своей разводился и знаю, как порой бывшая жена-супружница достать может. Будто все пробки напрочь вышибает, удавить, на хрен, хочется на том же месте. Ни один самый лютый враг не способен так зверски убить даже пулей, как это сделает женщина, с которой ты спал в одной постели, всего лишь грубым словом, потому что она изучила тебя до сраного мозга костей и знает твои слабости.

А даже у самого сильного мужика случаются слабости.

У мужика!.. А не у мудака, которого я, как мешок с дерьмом, вытаскиваю на улицу за шкварник.

— Влад. Я прошу тебя… не надо! — Начальница поспевает за нами, постукивая каблуками.

Судя по голосу, плачет. Я думал, она не умеет. Всегда серьезная, собранная, будто бронежилетом изнутри затянутая.

— Да отпусти ты меня, уебок! — орет папаша моих подопечных.

За это тут же огребает хороший такой, увесистый подзатыльник и смачный пендель.

Я вырос в девяностых. Тяжелое время, страшное. Правильно говорить, вообще, не вырос, а выжил! В основном на улице, как и все тогда. С раннего возраста четко знал, что и кому говорить можно, а где лучше попридержать язык, чтобы лишний раз кастетом зубы не вынесли.

Маменькиных же сынков вычисляю сразу. У них язык без костей. Несут все и всем без разбора, потому что им ни разу не прилетало в башню монтировкой. И дело тут не в страхе, а в глупости человеческой.

— Влад, хватит, — повторяет Федерика. — Не стоит… марать о него руки.

— Ты серьезно? — орет мужикоистеричка, с обидой и злостью потирая зад. Обычный. Грязноватый, но это, наверное, уже после нее. Уверен, при ней он намоленный ходил. — Марать об меня руки? Ты семнадцать лет об меня марала не только руки, но и места поинтереснее. Теперь о него мараешь?

Блядь.

Видит Бог, я не хотел насилия на планете.

Размахиваюсь несильно — ему хватило б и без размаха. Хруст челюсти отдается в сердце приятным долгоиграющим перезвоном. Для «хорошего» человека ведь не жалко.

— Да хватит, блядь! — визжит он, обхватив щеку. — Ты кто такой, на хрен?

— Я тот, кто отполирует твой рояль, если ты продолжишь плохо следить за языком. — Потираю руку.

Страдалец отходит на безопасное расстояние. Ощущение, что вот-вот расплачется.

— Я бы тебе ответил, да у меня концерт завтра.

— Пошел отсюда! Я тебя предупредил! — смачно сплевываю ярость ему под ноги и, сжимая гудящую ладонь, указываю Федерике на припаркованный джип. — Посиди. Я сейчас приду…

Убедившись, что горе-папаша смылся, а начальница скрылась в салоне автомобиля, блокирую двери брелоком сигнализации и направляюсь в уборную, чтобы умыться и остыть. Затем расплачиваюсь за стол и беру у бара бутылочку шампанского, которое пила начальница. Буквально на два глотка.

— Держи, — говорю, забираясь внутрь и включая прогрев сиденья. Пусть ее разморит немного. Большим девочкам это полезно.

Опустив сумку на колени, Федерика отпивает шампанское, с опаской на меня смотрит и благодарит.

Пока едем до дома, преимущественно молчит.

В окнах полнейшая темнота, дети спят. Остановившись у ворот, глушу мотор и откидываюсь на спинку кресла.

Хрен знает, почему не выхожу.

И пусть к Жене ехать сегодня не планировал, даже она удивилась, когда я высадил ее с цветами у подъезда и просто вежливо попрощался. Как чувствовал, что в ресторане будет жарко и мерзко.

— Спасибо, — произносит Федерика.

Повернувшись, рассматриваю гордый профиль.

Ну какая она Федя?.. Смешно.

— Пожалуйста.

— Ты не думай, Коля не всегда таким был, — словно оправдывается. — Было у нас и хорошее.

— Настоящего мужика видно издалека, — философски отвечаю.

Она награждает меня коротким, колким взглядом.

— Это того, который четырехлетку второй день в детский сад сдать не может?

— Хотя бы… Я же сказал: у Маши живот болел. И на настоящего вроде тоже не претендую. Чай не ангел. С прибабахом. Сам знаю.

— Я прошу прощения, — громко вздыхает начальница. — Просто… — качает головой и еще раз прикладывается к стеклянному горлышку.

Я, чтоб ей меньше досталось, тянусь и, уверенно обхватив хрупкую ладонь, аккуратно вынимаю из нее бутылку.

Кислятина — пиздец. А стоит как банка хорошего протеина.

— Поцелуй меня, — Федерика резко поворачивается.

— Чего? — усмехаюсь.

Разгон у бизнесменши как у «Феррари». С места в карьер.

— Просто… хочу попробовать. С кем-нибудь другим.

— С кем-нибудь?

— С тобой, — закатывает глаза.

Я снова «ты». Считай, повысили.

— Объясню. У меня, кроме Побединского, и не было никого.

— Даже поцелуев? — почему-то заинтересовываюсь.

— Может, и были в студенчестве. Сейчас уже не вспомню. Кажется, будто и не было…

Она нервно облизывает губы. Я, как котенок, которому помахали веревкой, плыву.

Во-первых, если дама просит…

Но она не совсем трезва...

Но ведь и не пьяна?.. В глазах интеллект, который не пропьешь.

Во-вторых, хочется сорвать эту розу. Не для слюнтяя она ведь цвела?.. До хуя чести будет.

К черту…

Наклоняюсь.

Обхватив тонкие плечи, сгребаю упрямую голову и прикладываюсь ртом к розовым губам, безжалостно их сминая.

Федерика испускает слабый стон.

Это возбуждает.

Бля-я-ядь…

Теодоровна!

Являясь небольшим спецом по ощущениям, все же пытаюсь поймать их за хвост. Для меня — либо нравится, либо нет. Третьего не дано.

Несмотря на легкий привкус игристой кислятины, начальница… пытаюсь подобрать слово…

Во!

Вкуснючая.

Губы мягкие, сексуальные, податливые… Когда представляю, что почти первопроходец, если не считать одного сраного инвалида, внизу твердеет до ощущения камня в штанах.

Это, пожалуй, что-то чудаковатое, но уж как есть.

Ладонью съезжаю вдоль позвоночника и ныряю под пиджак. Кожа на спине нежная. Поглаживаю с удовольствием, намертво присосавшись к языку.

Тишину разрывает звук мобильного.

Моего.

Немного отстранившись, с сожалением смотрю на переднюю панель.

«Женечка».

И какой-то дурацкий смайл с сердечком.