Развод. Зона любви (СИ) - Соболева Ульяна ramzena Страница 12

И когда нож снова приближается к коже, я резко взмываю локтем вверх, бью её в челюсть с такой силой, что у самой запястье хрустит.

Кобра отшатывается, сплёвывая что-то красное.

Но вторая остаётся, и я понимаю, что всё ещё в ловушке.

Я не выберусь.

Я одна.

Я проиграла.

— Давай…затусуй ей туда бутылку и раздави…Чтоб сука уже никому никогда не дала.

Она истерично ржет. Они пытаются раздвинуть мне ноги.

Дверь душевой вылетает с грохотом, сотрясая стены. Звук удара разносится эхом, будто взрыв в узком пространстве, заставляя меня вздрогнуть. Вода продолжает литься, тяжёлыми каплями падая на плитку, но воздух мгновенно становится другим — заряженным, ледяным, смертельно опасным.

— Вы чё, суки, совсем берега попутали?

Голос Ларисы низкий, ровный, но в нём больше угрозы, чем если бы она заорала во всю глотку.

Нападавшие замирают.

Они знают, что им пиздец.

Я чувствую, как хватка на моих волосах ослабевает, как нажим на рану чуть сбивается, будто страх пробежал по ним холодной волной. Но они не успевают ничего сделать.

Лариса хватает ту, что держала меня, рывком отрывает от пола и со всего размаха впечатывает в стену. Раздаётся глухой стук, Кобра вскрикивает, оседает, срывая ногтями кожу о кафель.

Вторая пытается отшатнуться, но Лариса уже рядом.

Она движется не спеша, но от этого её движение только страшнее.

Я вижу, как нападавшая делает шаг назад, вскидывает руки, но поздно.

Лариса разворачивается на пятке, вкладывает всю тяжесть тела в удар, и кулак врезается в челюсть с влажным хрустом.

Голова резко дёргается в сторону, губы тут же заливаются кровью, тело оседает на пол, а следом за ним падает и нападавшая — захлёбываясь собственным визгом.

Я прижимаюсь спиной к стене, ладонь сжимает рану, боль пульсирует вместе с бешеным сердцебиением, но я не могу отвести взгляд.

Лариса не смотрит на них.

Она смотрит на меня.

Тяжело, пристально, как на идиотку, которая только что едва не угробила себя.

Она присаживается рядом, глаза скользят по кровавым разводам на моём боку, на её лице мелькает лёгкое раздражение.

— Блядь, Брагина. Ты мне ещё сдохни тут.

Я не отвечаю. Мне нечего сказать.

Лариса вздыхает, резко отрывает подол своей майки, без церемоний прижимает его к ране, жмёт так сильно, что я стискиваю зубы, чтобы не зашипеть от боли.

— Теперь ты не просто под моей крышей.

Она смотрит прямо в глаза, и в этом взгляде — не предложение, а факт, приговор, без права отказаться.

— Только сунься куда без моего ведома! Ты мне нужна!

Я глотаю воздух, горло перехватывает напряжением, но даже если бы я захотела спорить — не могу.

— Одевайся. В лазарет нельзя. Сама тебя обработаю.

Натягиваю халат.

Лариса хватает меня за локоть, я еле держусь на ногах, но она ведёт меня вперёд, не сбавляя шага.

Мы выходим в коридор, и охранницы даже не пытаются что-то сказать.

Будто это просто обычное недоразумение.

Мы выходим в коридор, и воздух кажется мне холоднее, чем в душевой. Или это я замерзаю изнутри, чувствуя, как кровь липнет к коже, как дрожь пробегает по телу. Лариса ведёт меня уверенным шагом, сжимая мой локоть крепко, но не жёстко. Я держусь, я не дам им увидеть слабость.

Но стоило нам сделать всего несколько шагов, как коридор вдруг оживает.

Резкий голос.

— Стоять!

Две другие охранницы. Хмурые, напряжённые.

Я едва успеваю повернуть голову, когда одна из них резко хватает меня за другую руку, выдёргивая из хватки Ларисы.

— Брагина, на выход. Начальник требует немедленно.

Я пытаюсь вырваться, но рука охранницы сжимает меня намертво.

Лариса замирает.

Она щурится, её лицо не меняется, но я чувствую, как атмосфера вокруг натягивается, как тонкая нить перед разрывом.

— Не вовремя, девочки, — Лариса улыбается, но в её голосе нет ни капли тепла. — Брагина сейчас не в форме. Видите? Немного… потрепалась.

Охранница даже не моргает.

— Приказ. Немедленно.

Лариса медлит. Доли секунды.

И я понимаю, она не хочет меня отдавать.

Но делает шаг назад, чуть приподнимая руки, показывая, что не будет вмешиваться.

— Ох уж эти приказы…

Она смотрит прямо в мои глаза.

— Потом поговорим, Брагина.

Я ничего не успеваю сказать.

Меня ведут вперёд, жёстко, быстро, не позволяя замедлить шаг.

Пол под ногами плывёт, порез саднит, но это не самое страшное.

Самое страшное — я знаю, к кому меня ведут. И я не знаю, что будет дальше.

Я вхожу в кабинет, и воздух сразу становится другим — плотным, напряжённым, насыщенным им.

Он стоит у окна, спиной ко мне, руки заложены за спину. И даже так, не глядя, он кажется сильнее, больше, опаснее всех мужчин, которых я знала.

Горин поворачивается, и я ловлю себя на том, что замираю.

Это ловушка.

Я в ней сгорю.

Я впервые ощущаю это так остро.

Он не молод, но это не делает его слабее. Наоборот. Его лицо — резкое, резкое во всём: скулы, вырезанные, как лезвием, угловатая линия подбородка, хищная посадка глаз. Серо-синие, холодные, но с чем-то другим, глубже, темнее — подавленная ярость, голод, скрытая под слоем железного контроля. Он красив не юношеской красотой. А взрослой, зрелой, опасной. Такой, что разрывает тебя изнутри.

Плечи широкие, спина прямая, руки сильные, в напряжении.

Я знаю, он раздражён.

Я знаю, он злится.

Но он молчит, а от этого только страшнее.

Я хочу отвернуться, разорвать этот контакт, этот момент. Но не могу. Он смотрит, будто уже забрал меня. Будто это вопрос времени. Будто эта война уже проиграна.

Я глубоко вдыхаю, заставляю себя заговорить первой.

— Вызывали, начальник?

Он медленно наклоняет голову, продолжая смотреть так, что у меня внутри что-то сжимается.

Я стою перед ним, и мне холодно. Не от боли, не от усталости, не от леденящего воздуха в кабинете — от него. От этой тишины, натянутой, как струна перед тем, как лопнуть.

Горин напротив, мрачный, напряжённый, тяжёлый, как гроза перед разрядом. Челюсть ходит, скулы заострились, на скулах перекатываются желваки. Его глаза — серо-синие, тёмные, как буря, прожигают меня насквозь.

Он резко открывает ящик, достаёт аптечку и ставит передо мной так, что баночка антисептика подпрыгивает.

— Сними халат.

Я замираю, внутри всё сжимается.

— Что?

— Сними, Брагина. Будем обрабатывать рану.

Он говорит это так же спокойно, как отдаёт приказы охранникам. Твёрдо, уверенно. Не прося. Требуя.

Я встречаю его взгляд.

Он ждёт.

Не моргает, не двигается.

Я чувствую, как в нём что-то закипает.

Но он держит себя в руках. Пока.

— Я сделаю это сама.

— Сделаешь так, что завтра подохнешь от заражения.

Я сжимаю губы.

Он ждёт.

Я не двигаюсь.

Горин выдыхает резко, будто сдерживает желание просто схватить меня и сделать по-своему. И вдруг он опускается на одно колено.

Я дёргаюсь, но он уже поймал край халата, собрал его в кулак, резким движением сдвинул вверх, обнажая мой бок. Видны голая нога, край простых белых трусов. Мне стыдно, щеки пылают. Я чувствую, как по коже пробегает холод, потом жар.

Его пальцы — горячие, грубые, наглые.

Я не могу дышать.

— Не дури, Брагина.

Голос низкий, хриплый, сорванный.

Близко. Слишком.

Горин не смотрит мне в лицо, он смотрит на рану, но я чувствую — он ощущает всё.

Я стискиваю зубы.

Он касается меня.

Проводит пальцами по коже.

Жжёт.

Я не знаю, это от антисептика или от него.

Я слышу своё дыхание — тяжёлое, сбитое, но я не подам вида.

— Терпишь?

Я смотрю вниз, мои волосы падают вперёд, скрывают лицо.

— Я умею терпеть.

Он молчит.

И вдруг хватает меня за талию и усаживает на край стола.

Мои ноги касаются его бёдер, дыхание сбивается окончательно.