Вор весны - Кетрин Макдональд Страница 90

Я мысленно возвращаюсь к тому дню, когда заметила, как он разговаривает в углу с женщиной. Эметрией. Пытаясь придумать способ вытащить меня оттуда.

— Почему… почему ты не сказал мне?

— Я пытался, но…

— Ты должен был пытаться больше!

Аид отшатывается, словно я дала ему пощечину.

— Это не его вина, — объясняет Эметрия. — Я знаю его настоящее имя. И запретила ему когда-либо рассказывать тебе, кто я.

— Но… но почему? Даже после… Когда я пришла сюда, почему ты не рассказала мне тогда?

— Я беспокоилась, что ты захочешь остаться. Это не твой мир…

— Я сама решу, чему я принадлежу! — огрызаюсь я. — И я принадлежу… — мои глаза устремляются к Аиду. Я принадлежу тебе, хочу я сказать, но не могу произнести эти слова, потому что, хоть у него и не было выбора, он обманывал меня, все изменилось по сравнению с тем, что было раньше, потому что он знает всю эту историю со мной, а я нет. Все, что связано с нашим начало, расплетается.

Все это время он знал, кто я.

Я не помню, когда мы впервые встретились.

А Эметрия — моя мать.

— Я никому не принадлежу, — говорю я со всхлипом. — Мне не место там, наверху, и не место здесь, внизу. И уж тем более не с вами обоими.

Сила собственных слов жалит меня, как пощечина. Я не могу смотреть Аиду в глаза. Не могу смотреть в глаза ни одному из них.

Я разворачиваюсь на пятках и бегу.

Слышу, как Атд идет за мной. Эметрия окликает его.

— Ты не моя мать! — огрызается он. — И у тебя едва ли есть право называть себя ее матерью.

Я добираюсь до своей комнаты и захлопываю за собой дверь, соскальзывая на пол. Я кусаю рукав, чтобы скрыть рыдания, надеясь, что он не придет, моля, чтобы он пришел.

Он не колотит в дверь. Он даже не стучит. Но я чувствую, как он скользит вниз с другой стороны, прижимаясь к дереву.

— Сефона, — тихо говорит он. — Я с самого начала хотел рассказать тебе. И рассказал бы, если б мог. Мне было ненавистно, что я ничего не могу тебе рассказать. Я пытался, я правда пытался.

Я вспоминаю его потайную дверь, побудившую меня подслушать. Он не мог назвать ее моей матерью, зная, что я слушаю, но пытался заставить ее что-нибудь сказать. Он пытался. И привел ее сюда своей запиской, отказываясь и дальше держать меня в неведении.

Так почему же это все равно кажется предательством? Просто ли это ее обман, вылившийся на него?

Это несправедливо, Сефи. Ты же знаешь, что несправедливо. Просто открой свой рот. Объясни ему это.

— Ты сказала, что никогда не возненавидишь меня за то, что сделали или сказали другие, — говорит он. — Не я это сделал, Сефи. Пожалуйста, не ненавидь меня за то, что сделала твоя мать.

Моя мать.

Я не ненавижу тебя. Я никогда не смогу тебя возненавидеть. Просто я в замешательстве. В таком замешательстве…

Но не могу говорить. Мое горло сжимается от рыданий.

— Впусти меня, пожалуйста. Позволь мне убедиться, что с тобой все в порядке.

Но со мной не все в порядке.

Я хочу впустить его. Хочу встать. Хочу броситься в его объятия и услышать, как он скажет мне, что все будет хорошо. Но может ли он вообще произнести эти слова?

Не думаю, что сможет, не больше, чем я могу найти в себе силы встать.

Он отстраняется по другую сторону двери и долго, долго стоит, прежде чем уйти. Мои мысли утекают в какое-то темное, въедливое место, где я думаю обо всем и ни о чем одновременно. На протяжении нескольких часов я сижу в своей комнате, подвешенная в этом безжизненном состоянии. Я думаю, что держу Пандору, но не уверена.

Я осознаю некоторые вещи, например, разговор Эметрии и Аида с Ирмой в холле, хотя не могу разобрать ни единого слова. Осознаю, что он уходит на патрулирование, ненадолго задерживаясь у моей двери. Хотела бы я обрести голос и сказать ему что-то.

Хотела бы я вспомнить, как встретилась с ним.

В конце концов, потребность в еде побеждает то оцепенение, что поселилось в моем теле, и я крадусь на кухню.

Эметрия сидит за кухонным столом

— Сефи… — начинает она.

Я поворачиваюсь на пятках.

— Сефи, пожалуйста, просто выслушай меня…

— Не могу, — говорю я ей натянуто. — Я не готова.

Семнадцать лет ожидания, а я все еще не готова. Наконец-то она пытается все мне объяснить, а я не хочу ничего слышать.

Что со мной не так?

— Я думала о тебе каждый день, — выпаливает она прежде, чем я успеваю выйти из комнаты. — Каждый божий день. Я жила ради того единственного дня в году, когда могла тебя увидеть.

— Тогда почему ты перестала? — я не спускаю глаз с дверной ручки. — Перестала ведь?

Между нами тянется пауза, жесткая, как железо, и я перевожу на нее взгляд, чтобы