Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 83

Устя невольно кивнула, но стояла она чуть дальше от ямы, за плечом Михайлы, вот тот и не заметил жеста, а Любава увидела. И завизжала. — И тебя, тебя тоже!!! Как всех, как мужа, как Ольку, как…

Борис шаг вперед сделал.

— Мужа⁈

Михайла его за плечо схватил, откинуть от ямы, ежели что, напрягся весь, но Борис и не заметил даже.

— Ты моего отца убила, тварь⁈

Любава в ответ оскалилась. Видела она, что Борису больно, и ей больно было, и укусить она побольнее хотела.

— Да! Как надоел он мне! Мерзкий, вонючий…

— А еще, небось, догадался, что Федька — не его сын? — подкинула предположение Устя.

И Любава оскалилась вовсе уж нечеловечески.

— И это тоже! Родинку он углядел!!! РОДИНКУ!!!

— У Истермана такая же оказалась?

— Тебе откуда ведомо⁈ — удивление даже гнев на секунду пересилило. Устя головой качнула.

— Чего тут гадать, не могла ты от государя зачать, а вот от Истермана могла, у него родни хватает. Небось, приехал кто, а ты и попользовалась.

— Догадливая, — Любава все больше напоминала смерть, как ее иноземные художники рисуют, с оскалом голого черепа.

Борис тоже осунулся, побледнел.

— Отца моего ты не любила никогда, сына от Истермана родила, отца отравила, на меня покушалась…

— Добавь еще, Боря, порчу наводила, — подсказала Устя. — С ее руки легкой на тебе аркан появился, ее сестра и накинула. Так ведь?

— Кто тебе виноват? — оскалилась Любава. — Ты должен был до совершеннолетия мальчика моего править бездетным, а ты с этой гадиной закрутил, да как! Кто ж знал, что она и сама ведьма?

— Ведьма. И ваш аркан почуяла, но не стала шум поднимать. Выяснила только, кто его сделал, да и успокоилась. Порвать-то его и Марина могла, просто так Борис ей не мешал, и вы не мешали. Вы в свои игры играли, она силу копила, мужчин изводила, — Устя была уверена в своих словах. — Ей много силы надо было, чтобы дочь зачать, а для сына — вчетверо. Может, и были у нее на ваш счет планы, да не успела она.

— Ты раньше пришла.

— Федьку своего обвиняйте, я бы к нему кочергой не притронулась, ему моя сила надобна была, его тянуло…

— ГАДИНА!!!

Борис сделал шаг от ловушки.

— Я, государь Россы, мое право и моя воля. За измену мужу, за убийство мужа, за ворожбу черную, приговариваю тебя, Любава Никодимовна, к смерти через удушение. Приговор приведен будет в исполнение незамедлительно.

И рычаг повернул.

Повернулась плита, закрыла ловушку, и вой стих, ровно отрезало его.

Борис на пол опустился, Устя рядом с ним, руку его сжала.

— Боренька!

Михайла отвернулся со злостью. Он тут что — бревно бесчувственное⁈

Борис руку жены сжал ответно, тепло ее почуял, и легче стало. Самую чуточку, но легче.

— Устя… за что⁈

— Она просто дрянь, вот и все. Это как случайная беда, только случай, только игра судьбы, — Устя и не подумала голос повышать. — Просто — случай.

Борис выдохнул, на ноги поднялся. На плиту, под которой обречена медленно была Любава задыхаться, и не поглядел даже. Какое ему дело? Он приговор огласил и исполнил, и в своем праве был. Полностью.

— Уходим отсюда. Довольно.

* * *

Божедар потянулся, по сторонам огляделся.

Эххх!

Только-только разогреться успел, а враги-то уже и закончились! Где уж тут душеньку распотешить! Всего сотня рыцарей жизни свои отдали сегодня. Может, чуть поболее, около ста десяти человек…

А его ребята?

Божедар прищурился, тела оглядел… двадцать один. И раненые есть.

Среди рыцарей таких нету.

Эх, все одно много, считай, один к пяти. Надо бы один к тридцати… и то много! Иноземцев сколько не перебей, все мало, а вот свои…

Семьям он поможет, конечно, да все одно, ребят жалко. А ведь это еще не конец, еще корабли остались, и на них рыцари есть… туда тоже наведаться надобно. А только сначала с государем поговорить, зачистить все, узнать, что там, в порту…

Не бывает у богатырей жизни легкой, бывает насыщенная.

* * *

— Мы сейчас к палате Сердоликовой выйдем, не в самой, рядом с ней, — Борис коротко объяснял, что будет. — Ты, — кивок Михайле, про Федьку молчи. Не ты его убил, а кто — неведомо. Понял?

— Понял. А… дальше что со мной будет?

— Поедет боярин Ижорский в свои владения. Женится, да и поедет.

— Я⁈ За что⁈

— Считай, наказание твое. Что — не знал ты об их замыслах? Знал все, и виноват тоже, только ты передо мной вину свою искупил. Почти. За то и боярство дарую. А женю, чтобы на мою супругу заглядываться впредь не смел.

— Как будто, что-то от женитьбы поменяется.

— Вот и посмотрим. Опять же, у Ижорского дочь осталась, не присмотрена, не устроена. Ей муж хороший надобен, а тебе жена — договоритесь.

Михайлу аж передернуло. Но смолчал, понял, не ко времени спорить.

Вот выйдут они из потайного хода, и уйдет он, возьмет, да и уйдет! А чего ему тут?

Устинья рядом с ним не будет никогда, а на чужое счастье смотреть, зубами скрипеть? Таких сил нет у него, да и не будет никогда.

Уедет он, далеко уедет, может, в ту же Франконию, деньги есть у него, а франконцев не жалко.

Вот и выход, Борис в глазок посмотрел, потом повернул что-то, дверь открылась.

— Вроде, тихо все. Быстро, выходим.

И верно, тихо было в коридорчике малом, а неподалеку шум слышался, говорили что-то…

— Божедар, — опознала Устинья.

— И боярин Пущин. Что ж, надобно туда идти.

Борис развернулся, да в палату Сердоликовую и направился. За ним Устя, а за ними и Михайла… а куда ему еще сейчас? Из коридорчика с кладовками другого выхода и нет, ишь ты, сколько он тут ходил, а про потайной ход и не ведал.

Хитры государи… одно слово — соколиная кровь.

* * *

Варвара Раенская взглядом Рудольфуса проводила, хмыкнула ехидно, приказ царицын вспомнила.

Нашла дуру, по твоим поручениям бегать! Да ежели б не Платоша… любила Варвара мужа, как могла, как умела, оттого и терпела многое, и в делах ему была первой помощницей, и Любаве, но сейчас-то?

Мужа нет, дети в столице и не появляются, рассорились они с