Вор весны - Кетрин Макдональд Страница 80

Он смеется.

— Хорошо, хорошо.

— Тебе это нравится.

— Ты права, — говорит он, — мне нравится.

Вскоре изо дня в день ожидание Аида становится утомительным. Я чувствую себя загнанной в клетку домохозяйкой, лишенной чего-либо по-настоящему значимого, чувство удовлетворенности появляется лишь тогда, когда моя вторая половинка дома. Никакие учеба, садоводство или нелепые занятия декоративно-прикладным искусством не помогут преодолеть пропасть, которая образуется каждый раз, как он уходит.

Я чувствую себя беспомощной, словно отправляю его на войну, и мне ненавистно, что я не могу найти себе какое-нибудь полезное занятие.

Как кто-то справляется с ожиданием?

Однажды ночью он вернулся домой позже. Я слышу стук в дверь и нахожу скелета-воина с наспех нацарапанной запиской.

Не умер. Большой обвал. Постарайся не волноваться. Вернусь, как только смогу,

Аид.

Я убираю записку в ящик стола и пытаюсь заснуть. Уже почти засыпаю, как он, наконец, возвращается, сбрасывает с себя лишнюю одежду и обувь и забирается ко мне в постель. Он обнимает меня за талию, и я поворачиваюсь к нему лицом.

— Я так больше не могу, — говорю я.

Аид замирает.

— Быть… парой?

— Что? Нет! О Боже, нет. У нас ведь все прекрасно.

Он вздыхает, хватаясь за грудь.

— Звезды небесные, Сефи, ты меня напугала.

— Прости! Прости! Я не хотела…

— Все в порядке. Что случилось?

— Я не могу просто сидеть здесь, день за днем, наблюдая, как ты уходишь сражаться. Беспомощно стоять в стороне — не совсем мое.

— Но ты же…

— Смертная, знаю. И довольно беспомощная. Но это не значит, что я и дальше должна быть такой.

Он поднимает черную бровь.

— Что ты предлагаешь?

— Обучи меня. Или… или пусть кто-то другой обучит. Возможно, я никогда не стану такой же сильной, как фэйри, но я почти уверена, что научусь управляться с одним или двумя гоблинами, — я делаю паузу, ожидая, что он что-нибудь скажет. — Тебе не позволено говорить мне «нет». Если ты начнешь с чего-то вроде: «Я запрещаю это», то ты абсолютный придурок, и я уйду от тебя. Тебе позволено бояться. Позволено волноваться. Но я практически видела, как ты умираешь, и каждый раз, как ты уходишь, я беспокоюсь, что это последний раз, когда я вижу тебя, и я отказываюсь так жить.

Он сглатывает.

— Хорошо, — говорит он.

— Хорошо?

— Да. Я поговорю с Ирмой, посмотрим, что она предложит, чтобы тебе было с кем практиковаться, пока меня нет рядом. Ты права. Я буду бояться до ротери сознанию все время, пока ты будешь там, но это справедливо.

— Конечно, после того ада, через который ты заставил меня пройти. Я, возможно, никогда не прощу тебя за то, что ты чуть не умер на моих руках.

Я смеюсь, но Аид не отвечает мне тем же. Он совершенно неподвижен.

— Что-то не так?

Он вздыхает.

— Это может показаться нелепым после того, что ты мне сказала, но мне нужно знать… Для тебя это просто мимолетное увлечение? Своего рода… приятное потакание? Хороший способ скоротать время? Потому что для меня это не так. В том, что я чувствую к тебе, нет ничего мимолетного. Скорее, я буду помнить тебя до конца своей бессмертной жизни, это запечатленное в моей душе чувство. Я могу забыть твое лицо или запах твоей кожи, но я никогда не забуду тебя, первую и последнюю грезу моего сердца.

Его слова подействовали на меня, как вода на ожог, одновременно и причиняя боль, и успокаивая.

— Думаешь, для меня ты просто мимолетный флирт?

— Может быть, — говорит он, — я не знаю. Знаю только, что ты можешь говорить то, чего не имеешь в виду, даже не подразумевая этого, и я никогда не знаю, серьезна ли ты или шутишь, или что ты в действительности чувствуешь…

Я прекращаю поток его слов поцелуем.

— Я люблю тебя, — говорю я ему.

Он молчит, словно не до конца веря в то, что я сказала, и эти слова канут в лету, если он произнесет хоть что-то. Или, может, он ожидал чего-то более грандиозного — крупного заявления. Возможно, мир должен содрогаться и трястись под весом этих слов, но в этот момент они не кажутся величественными. Они легки и естественны, так же правильны, как земля и воздух.

— Я тоже люблю тебя, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать меня так, как никогда раньше, с какой-то странной, трепетной силой, похожей на боль или освобождение. Его губы со стоном прижимаются к моим, и на секунду мне кажется, что я чувствую что-то мокрое на своей щеке.

Я не смотрю, лишь окунаясь в поцелуй, в него, комната погружается в молочную, блаженную тьму.

Я просыпаюсь утром, потолок озарен розоватым золотым светом, а я по рукам и ногам связана объятиями Аида. Он гладит меня по волосам.

— Доброе утро, — шепчу я.