Иная. Песнь Хаоса - Мария Токарева Страница 72

«Ох, чует нас по зову! Он знает, где мы!» – подумала Котя, натягивая одеяло на голову. Внезапно захотелось самой превратиться в маленькую девочку, незаметную и неслышную, как мышь, сжаться до крошечного зернышка, упасть в землю и прорасти могучим деревом, которому не страшны никакие насекомые. Но пространство вокруг резал скрежет крыльев, от которого раскалывалась голова. Котя закрывала уши, поджимая ноги к груди. Наверняка Вен чувствовал себя не лучше. Звуки искаженной песни мешали думать, затопляя сердце невыразимым ужасом.

– Ушел? Вроде ушел… – переговаривались женщины, все еще толпясь у окна.

Вскоре все стихло, больше ничего интересного для них не происходило, поэтому они, сонно позевывая, принялись за дела.

– Изловить бы его да в клетку для потехи, – пожимали плечами одни.

– Какая нам сейчас потеха? – обрывали их мрачно другие.

И правда: веселье теперь считалось почти преступным. Отменили все народные гуляния, хотя обычно весной справляли множество праздников. Но теперь они принесли бы лишь гибельное расточительство. Впрочем, Котя и так считала, что уже никогда не будет радоваться, потому что ее сковывал ужас вновь попасться в загребущие лапы Генерала Моля.

– Страшно? Ты чего боишься? – донесся, как из-за стенки, голос Жели.

– Создание Хаоса, – честно призналась Котя.

Все-таки много ей случалось лгать. Не имела права она других поучать. Пусть и научили ее в деревне не воровать, не лгать и не ложиться с мужчиной до освящения десятью духами, но не всех запретов удавалось придерживаться, так уж складывалась жизнь. Желя нарушала свои, Котя – свои. Но весь день она мучительно думала, поглядывая на подругу: «Значит, за свою жену войну решил устроить, а у самого не вторая жена, да вторая… Но не жена. Ай, как бы духи не наказали всех нас за беззаконие князя!»

Так прошел еще один день в прядильне. Больше отравленная «песня» Генерала Моля не резала слух. Похоже, опытные лучники детинца отогнали его – жаль, не убили. Но сердце согревал неизменный мелодичный зов, который исходил от далекой кузницы. Вен Аур был жив и пребывал в добром здравии. Котя знала об этом без слов и встреч, хотя ей, конечно, не хватало прикосновений огрубевших мозолистых пальцев, сладости мягких губ, ласковых слов.

«У наших с Вен Ауром детей не будет такой же судьбы, как у меня! Никогда и ни за что!» – успокаивала себя Котя. Как же она надеялась, что после войны сбудется ее мечта. После! Всё случится после. Война закончится. Пока что она казалась по-прежнему чем-то почти нереальным. Разве только вместо мяса всё чаще давали пустую кашу, скот берегли и сгоняли в город. К тому же у ворот толпились оборванные крестьяне с остатками утвари и скудными пожитками. Сначала о них доходили слухи, потом в мастерской появились две новые мастерицы.

– Я из Омутов… Ох, нет! Нет больше Омутов, – рассказывала одна, раздавленная и перепуганная.

У нее война отняла мужа и сына, так общее горе сблизило ее с уже знакомой вдовой. Котя надеялась, что никто не спросит, знает ли она селянку, ведь она так всем и представлялась, будто пришла из Омутов.

«Как будто накликала на них злой рок своей ложью. Омуты… Омуты за моей деревней! Если войско идет по дороге… Нет, нет, не думай! Не думай, а то накличешь», – молча винила себя Котя, сжимая кулаки. Она не ощущала себя проклятой или приносящей неудачи. Все эти мрачные совпадения оставались не более чем совпадениями, к тому же владения Дождьзова были не столь обширны, как княжество Молниесвета. Но тем хуже: силы оказывались неравны.

– Где же князь наш, где же князь, – все чаще причитала Желя.

Уже лето вступало в свои права, никто больше не носил тулупов и зипунов, а под сарафаном и тонкой рубахой у Жели начал просматриваться слегка выдающийся вперед живот. Котя временами косилась на него как на еще одну замершую опасность. Ребенок и осада – очень плохое сочетание. А Желю к тому же все чаще мутило.

– Э-эх, говорила же я: брюхатые не нужны! Сонная ты муха! – понукала ее бабка Юрена, но сама же помогала ей чем умела. Подносила настои трав, выводила на воздух.

Желя лишь молча переносила все тычки и едкие замечания. Но ночью часто содрогалась от рыданий, прижимаясь к Коте:

– Что же будет с сыном князя?

– А если не сын? – вопрошала Котя и в который раз корила себя за неумение утешать.

Ее хватало только на то, чтобы прижать подругу к себе, покачать, приговаривая что-то несвязное. А вот ободряющим словам мать не научила, потому что с момента побега отца только приказывала да ругала. Вот и Котя выросла жесткой, как будто черствой. К счастью, Желя внимала не ушами, чувствовала, что ей пытаются помочь.

– Сын. У меня все нутро переворачивается. Повитухи говорят, так только мальчики умеют, – устало протянула она, а потом добавила с непривычной задумчивостью: – Вот так и мучают они нас, Котя. Мучают еще до рождения весь женский род. Сначала мать, потом жену. Вроде и берегут, а мучают.

– Не все мучают, – покачала головой Котя.

Она не помнила ни одного недоброго слова от Вен Аура. Ни разу он не показывал своего превосходства. Хвастался он часто, но не тем, что родился мужчиной. Впрочем, в Хаосе иные правила, все иное: кое-что дико и страшно, а кое-чему, как оказывалось, стоило бы и людям поучиться.

– Он же любит меня… Признает и кровинку свою, – заламывала руки Желя, поднося ладони к заплаканным глазам.

По всем старинным законам так и должно было случиться. Князья обычно забирали всех своих детей. А юная Желя сумела бы подарить любимому не одного крепкого малыша, если бы он женился на ней. Хотя… девушка выглядела всегда слабой, а теперь и вовсе сделалась тщедушной, напоминая тростинку. Это Котя от тяжелой работы и приличной еды выросла жилистой и крепкой. Желя же сызмальства хлебнула только горькой похлебки нищеты и скитаний, воспринимая прядильный дом как великую милость судьбы. А уж ласки князя и подавно перевернули ее нехитрый мир вверх дном. Она так искренне надеялась, так отчаянно цеплялась за возвращение Дождьзова! Но по-прежнему оставалась на жесткой лавке в избе, и в терем ее не пускала ревнивая княгиня.

– Ой, сил моих нет, Котя… – вздыхала вскоре Желя в бане.

От духоты ее совсем разморило, она прикрыла глаза, опираясь о жесткие доски сруба. В полумраке просто сколоченной постройки для слуг она выглядела совершенно беспомощной, как жучок, перевернутый на спину – такие же тонкие ручки и ножки повисли вокруг все больше округлявшегося живота.

– Желя,