Вдова на выданье - Даниэль Брэйн Страница 69

Я хотела сохранить в себе прогрессивный дух двадцать первого столетия и облить Леониду холодной водой, а вынуждена была прибегнуть к веками проверенным методам, и все из-за впечатлительной дуры, которую топор в барских ручках снес в нокаут. Закусив губы для пущей решимости, я толкнула Леониду в плечо и отвесила ей оплеухи. Вторая прозвучала уже в тишине, но я не могла остановиться.

— Это я, Олимпиада! Липа! — громко сказала я, не желая, чтобы мне сейчас вцепились в горло. Леонида давилась слезами, но уже без истерики, я села рядом с ней на сундук, бесцеремонно притянула к себе.

Духота страшная, темнота, за дверью скребется голодная до зрелищ прислуга. Господам не пристало совать носы в бесчинства, им интересно, но втихаря, слуги все, что видели, передадут и от себя добавят, чего не было. И, что самое странное, Леонида не против.

— Что случилось, то случилось, — с фальшивым участием изрекла я, гладя Леониду по роскошным спутанным волосам. Она всхлипывала, уткнувшись мне в колени, и это был уже не ужас, а его серая тень, как после ночного кошмара. — Об этом знает всего несколько человек… — Уцелевших, кстати, человек. Знало больше. — Я, ты, Кл… Лариса. Тяжело? Трудно? Обидно? Но зачем всему миру рассказывать?

Леонида дернула плечом, давая понять, что мои речи ее коробят. Хорошо, я не напрасно распинаюсь, утешитель из меня все же аховый.

— Придется ли тебе с этим жить? Да, придется, — я хмурила брови, хотя кто рассмотрел бы мою скупую мимику в этом мраке. — Но если бы тебя ограбили, ты береглась бы, деньги прятала, вечерами по улицам не ходила, но не кричала бы всем и каждому — смотрите, я жертва ограбления! Ты же печать сама на себе ставишь, зачем? Теперь половина дома знает, что с тобой было, а утром вторая половина будет знать.

Леонида привстала, сильно оттолкнула мою руку, но продолжала лежать на моих коленях, и у меня затекали ноги.

— Ты, Липа, понимаешь, что это такое? — перебила она так сипло, что рука дернулась проверить, не держит ли ее кто-то за горло. — Я людям в глаза не могу смотреть!

Дура.

— Ты, Липа, знаешь, что такое, когда всю твою жизнь перемололи в двадцать лет? — высокопарно выкрикнула она, и у меня в ушах зазвенело.

Я даже знаю, что такое, когда всю твою жизнь перемололи в двенадцать лет. До двадцати я могла бы и не дожить.

— Ты лучше бы по Николаю скорбела и по ребенку! По матери своей, которая ради тебя на убийства пошла! — утомившись от ее выспренности, рыкнула я. — В участок ходила? Нет? И доктору заявлять не велела? Жалеть, значит, тебя должны, а что других девок те выродки после тебя перепортили? Ложный стыд порождает вседозволенность! Безнаказанность преступников — твоя вина, об этом подумай!

Завтра отправлюсь в полицию и все узнаю. И уточню все, что касается смерти Матвея и Зинаиды, я это не сделала зря, кто мешал Евграфу или соврать, или придумать. А для Леониды максимы, которые я излагаю, — пустое, считалось, что люди были сердечнее и мудрее, на деле — каждый сам за себя, человек человеку даже не волк — саблезубый тигр. Что Леониде до других девушек, у нее своего горя полны штаны, мы с ней обмениваемся неубедительным патетическим трагизмом.

— Поди отсюда вон! Дверь поломала, — досадливо шмыгнув носом, Леонида сползла с моих колен, откинулась навзничь на сундуке, наверное, заломила руки. По тону ее мне померещилось, что она прикидывает, не слишком ли я на этом свете зажилась.

Видит Всемогущая, я хочу быть понимающей, отзывчивой и эмпатичной, но не так же, чтобы заносчивая дрянь при каждом удобном случае вытирала об меня ноги. Я встала с сундука, ойкнула, вытерпела миллионы противных иголочек, промчавшихся от бедер до кончиков пальцев, проговорила про себя длинную фразу, которую Липочке не то что произносить не следовало, но и неоткуда узнать, и вышла.

Прислуга провожала меня разочарованными взглядами. Я, пошатываясь, поднималась к себе и лютовала — Евграф приведет доктора, придется еще и ему платить. Клянусь, в этот момент я была на стороне Клавдии, да и Парашка предупреждала сколько раз — не привечать противную девку. Горбатого могила исправит, и это сказано про меня.

Кой черт Леониде нужно столько жалости ценой дополнительного позора?

Глава двадцать девятая

Ночной переполох переосмыслили, приукрасили, убрали лишнее, добавили недостающее. По версии, считавшейся уже официальной, Леонида пострадала сперва от распутства моего покойного мужа, после — от безумств неизвестного графа, которого я, такая-сякая, клейма на мне ставить негде, бросила. Посему я чувствую себя перед Леонидой виноватой, но так как ревность к мужу и графу меня еще гложет, я сослала бедолажку в конуру, а кем работать заставила — молвить страшно. Не барыня, а злодейка из манхвы, хохотнула я, дослушав увлекательный Прасковьин рассказ.

— Гони ты ее, матушка, в шею! — сердито заключила Парашка, скрестив руки на груди и привычно пыхтя. — Попортит тебе Леонидка крови, спохватишься, поздно будет!

— Да и попортила бы, — поддразнила ее я. Ночь вышла дрянь, а настроение у меня с утра было отличным, планы — грандиозными. — Я про брак с моим братом…

Прасковья, обхаяв меня с нежностью, убралась хлопотать по дому. Я заглянула к детям, немного послушала урок и направилась в полицейский участок.

Я готовилась потерять несколько дней, пока узнаю хоть что-то, но убытки составили всего двадцать целковых. Где один, где два, где пять, и уже к обеду я вернулась в ресторан. В кухне царствовал Мирон, и хмурая, как осенняя туча, Леонида остервенело начищала единственный наш серебряный набор покусанных вилок и ложек. Меня она не удостоила даже взглядом.

Деньги развязывали языки, служители закона брали охотно и открыто и сожалели исключительно о том, что много за их сведения я не заплачу. Дела не сдавали в архив, никто ничего никуда не прятал, чего барыне не помочь, к тому же такой щедрой.

Мой муж покинул сей бренный мир без чьего-либо умысла. Сначала полицейский доктор счел, что я грешу на его коллегу за ошибочное лечение, и держался неприязненно, но, услышав от меня неуверенное «грибы», он нерасположение выказывать перестал. Нет, нет и нет, картина совершенно различная, студент-двоечник и тот не спутает, и из тощенькой папки был изъят скорбный лист.