Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 67

Зато туда все внимание и ушло.

Государь?

Оно понятно, важно, кто на троне сидит, а только свои штаны к телу ближе. И когда ты без них остаться можешь из-за пожара — тоже.

Значит, в порту беспорядков ждать и сейчас можно?

Или нельзя?

Надобно и с бабушкой бы посоветоваться, и с Божедаром. И… ох, не оторвал бы мне муж голову, когда весь наш заговор вскроется. Мы хоть и для него стараемся, а только не понимают мужчины такого. Вроде ты их стараешься уберечь, а они все одно сердятся…

Боренька хоть и лучший мужчина в мире, а тоже прогневаться может…

Что ж.

Пусть гневается, лишь бы жив был! А я все снесу, столько уж стерпела, что самой вспомнить страшно… невольно рука поднялась, до волос дотронулась, да, там, на затылке, где схватил Федька несчастную Аксинью. До сих пор кожа ровно огнем была обожжена.

Меня он тоже так хватал.

И тащил, и больно было, и шла она, согнувшись, как я когда-то…

Не будет такого более!

Умереть лучше, а не допустить!

Или — его убить. Тоже дело… ежели случится так, что выиграет в этой смертельной игре Любава, убью я Федора. И Любаву тоже.

Попросту убью.

Рука невольно касается груди. И черный огонек отзывается острой искоркой. Он живой, он яростный и яркий, меня он греет, а кого-то другого и сжечь может. Насмерть.

Может, и я потом жить не буду. И не жалко.

Федор и Любава всяко жить не будут! Слово даю!

* * *

— Боренька, любимый мой, поговорить нам срочно надобно.

Когда государь страной правит, а не просто так трон просиживает, дел у него завсегда много. Ну да жене отказать и не подумал бы Борис.

Марине? Той еще мог бы, знал, что нет у нее важных да срочных дел. Но Устинье? И не отказывал, и впредь не откажет, не такова Устёнушка его, чтобы мужа попросту от важного отвлекать. Марина считала, что все вокруг нее крутиться должно, вот стоит она на пьедестале, а окружающий мир вокруг стелется.

Устя не такова. Для нее Борис на первом месте, его дела, потом уж ее, и коли попросила жена…

Борис махнул Пущину рукой.

— Боярин Егор, скажи, пусть подождут меня… сколько, Устёна?

— Мне все рассказать — пяти минут хватит. А тебе принять решение не ведаю, может, и часа мало будет, — Устя руками развела. — Не гневайся, любимый, не было у меня выбора.

Тут уж Борис и сомневаться не стал.

— Боярин, попроси всех на полчаса задержаться, когда не уложусь, на завтра перенесем.

Речь шла о постройке крепости на границе, а тут и фортификатор опытный потребен, и строители не из последних, и солдат послать бы надобно — тех строителей охранять…

Но когда Устя просит?

До покоев молчала Устинья, заговорила, только когда в спальню вошла.

— Бабушка, проверь, не подслушают ли нас?

Агафья рукой провела, на Бориса поглядела строго.

— Присядь, государь. Беда у нас, тебя сегодня ночью убивать придут.

Борис как стоял, так и сел на лавку. Устя с ним рядом на колени опустилась, коснулась руки мужа, но тот смотрел на Агафью пристально.

К чести Бориса, не стал он сомневаться и переспрашивать, не стал ногами топать. Полу кафтана поправил, руки супруги коснулся, спросил так, что по комнате ровно морозом побежало, Усте даже иней на потолке на миг почудился:

— Кто⁈

Агафья заговорила, как они с Устей и договаривались.

— Государь, орден Чистоты Веры давно готовился. Истермана к нам заслал, может, еще кого. Любава своего сына на трон прочит, иноземцы на Россу зубы точат, так и договорились они. Три сотни рыцарей ордена вверх по Ладоге-реке поднялись, сейчас команды ждут. Истерман вечор в городе был, у государыни Любавы, договорился. Часть рыцарей в казармы к стрельцам пойдет, часть сюда, третьи порт поджечь хотят, чтобы суматоху устроить, да от палат государевых внимание отвлечь. А все ж наша здесь земля, разузнали мы их планы, когда ты позволишь, переймем их.

— Волхвы?

— Нет, государь. От волхва и в бою толк есть, а все ж не намного более, чем от воина какого. Раньше, чем я силу свою применю, три раза воин убить меня успеет. Добряна же, волхва здешняя, и того хуже: сил хватит у нее, да не воин она, не убийца, ее дело людей лечить. Попросила я своего старого друга, вот он волхв могучий, да только отказался он, ушел Орден воевать, а сюда богатыря прислал, Божедара, с дружиной малой. Когда позволишь, они ворогов и переймут.

— Что ж не позволить. Любава? Уверена ты, волхва?

Агафья глаз не опустила.

— Устя сама говорить не хотела, больно ей за тебя, государь. Я так скажу, и твоя мать за тебя в огонь бы кинулась, и Любава для сына своего самого лучшего хочет, а для нее лучшее — власть. Вот и старается она, вот и крутится, ровно змея в вилах. Причастен ли брат твой — не ведаю, а только сильно он на тебя обижен, считает, что ты у него Устинью отобрал.

Борис невольно руку жены сжал. Устя так возле него и сидела, щекой к колену мужа прижалась, это успокаивало, уверенность дарило. Справится он, для нее справится, не имеет он права ее и ребенка Федьке на милость оставить, не пощадит брат.

— Сегодня, говоришь?

— Да, государь. Просьба у меня к тебе малая будет. Перво-наперво, как спать пойдете, вы с Устей не ложитесь в кровать, из одеял-подушек сверните две фигуры, ровно спите вы там, а сами схоронитесь, есть ведь, где?

— Есть. И схорониться, и посмотреть, кто нас убивать придет.

— Хорошо, государь. Я б тебя вовсе из палат уйти попросила, да не согласишься ты. И Устя от тебя шагу не сделает. И не отпускай ее, государь.

— Я бы…

Борис на жену и глаз скосить не успел, рядом с его коленом ровно искры зеленые сверкнули. Так глаза жены вспыхнули — когда в ночью дело было, ее б на том конце Ладоги заметили, тут не искры — два костра горели.

— Даже и не думай меня отослать или запереть! Зубами дверь прогрызу! Покамест не выполем врага, не отойду от тебя! Мне без тебя жизни не будет!

Борис щеки супруги коснулся.

— Устёнушка, так ведь и я