Не названа цена - Мария Дмитриевна Берестова Страница 66

Он встретил её выход на улицу волной радости и благодарности.

Айриния скептически подняла брови: серьёзно? Это ещё что за новости? С чего ему радоваться ей?

Она успела уловить в его эмоциях надежду и смущение, но почти тут же они сменились досадой и злостью на самого себя, и он резко отвернулся от неё, сжимая кулаки.

С удивлением глядя ему в спину, она чувствовала там, внутри, целый вихрь самых противоречивых и раздирающих душу на части эмоций. Она не поняла, с чем связана такая буря, но ей сделалось жалко его, и она положила руку ему на плечо.

В ответ ей пришла волна тоскливой безнадёжности, стыда и ненависти к себе.

Нда, кажется, он со своей нелепой местью подгадил в первую очередь самому себе. Айринии и в голову не могла прийти мысль, что он так раним и эмоционален; но теперь он не мог закрыться от неё точно так же, как она не могла закрыться от него, и, судя по всему, ему это доставляло даже больше дискомфорта, чем ей.

«И всё же он переступил через себя и пришёл», — удивилась она.

На его месте она держалась бы от самой себя подальше, чтобы не попадать снова в столь уязвимое положение.

Айриния слишком часто бывала беспомощна и уязвима сама, чтобы оставить теперь его без поддержки и помощи.

Недолго думая, она обняла его со спины, благодаря за доверие и пытаясь передать ему своё сочувствие и понимание.

Он вздрогнул и дёрнулся, выдал волну страха и ненависти к себе, потом замер и стал казаться на вид совершенно бесстрастным, но она-то чувствовала, что внутри он корчится от боли и стыда, и что её жалость и её попытка поддержки вызвали в нём и досаду, и гнев — в первую очередь от того, что он отчаянно желал и жалости, и поддержки, и не мог себе этого простить.

Несмотря на бушевавшие в нём чувства, он её не оттолкнул, и не попытался переключиться на что-то иное, чтобы скрыть настоящие глубокие эмоции чем-то поверхностным и сиюминутным. Он просто равнодушно и спокойно стоял и позволял ей наблюдать, как кипят и переплетаются внутри него стыд и усталость, отчаяние и надежда, страх и тоска.

Айриния была удивлена. Она видела в нём благополучного мальчика, который забавляется и играет в жизнь, который никогда не знал настоящих проблем, который просто не способен узнать, что такое боль и страх. Однако то, что он чувствовал сейчас, никак не вязалось с выстроенным внутри её головы образом — и ей даже пришла в голову крамольная мысль, что на его фоне её собственные страхи и печали не так остры.

Наконец, он овладел собой, и на смену бушующим вихрям пришло спокойное ожидание, отравленное, однако, подспудным зудящим страхом.

Айриния отстранилась, обошла его и приглашающе протянула руку — мол, веди! Она честно пыталась транслировать ровную дружелюбную симпатию, которую и нарисовала на лице, но, конечно, не смогла скрыть ни жалость, ни тревогу, ни пристыженность.

Он криво усмехнулся и взял её под руку. Теперь, кажется, он весь превратился в стыд, укрытый усталой обречённостью.

Это чувство было понятно Айринии более, чем что-либо другое, потому что она давно сжилась с ним и привыкла к нему. Ей было странно понимать, что они с Рийаром оказались так похожи, и она не знала, что теперь с этой схожестью делать.

Короткая насмешка с его стороны резюмировала, что он заметил её вопрос, и тоже не знает на него ответа.

Некоторое время они шли по улице. Не имея возможности говорить, они, тем не менее, почти научились обмениваться какими-то смысловыми сигналами на уровне эмоций. Это был интересный опыт: и он, и она чувствовали те глубокие истинные переживания, которые скрывались в другом, но на их фоне словно вспыхивали искрами нарочные эмоции, созданные специально для того, чтобы обменяться сигналами.

Они умудрились таким образом даже язвительно поспорить — непонятно, о чём, но эти шутливые нарочитые укоры недовольством и насмешкой, вызывающие у обоих какой-то необычный вид веселья, им обоим пришлись очень по душе: это чувствовалось по тому, что у каждого них эмоциональный фон стал ровным и дружелюбным. Почти забыв о собственных страхах и стыде, они стали получать от этой прогулки удовольствие.

Айриния, впрочем, замечала, что в Рийара постепенно растёт ожидание: он явно шёл не просто так, а с какой-то целью, и она расшифровала эту цель как желание узнать о чём-то её мнение.

Наконец, он нашёл то, что искал, и остановился.

Перед ними был дом, такой старый, что, казалось, видел ещё основание города. Кое-где давно сгнившие доски оставили проёмы, заложенные свежим кирпичом. Поплывшая крыша подпиралась брёвнами. К дому достраивали террасы, явно в разные времена, а какие-то ещё и перестраивали с тех пор. Все ставни, кажется, были совершенно разные. Одна ступенька на крыльце была каменной, другая деревянной. Местами дом увивал плющ, к одной стене почти влотную подходило дерево — его корни явно боролись с фундаментом, и дом от того наклонился.

Всё это выглядело, с одной стороны, крайне несуразно, с другой…

С другой — в этом доме было странное обаяние. Несмотря на то, как сложно сочетались все его разновремённые элементы, у них у всех явно была одна цель — жить, жить, жить!

Этот дом хотел жить. Несмотря на года и невзгоды. Несмотря на повреждения и вредителей. Несмотря на сложности и поражения.

В этом горячем, глубоком, страстном желании жить, которое выражалось в каждой прибитой поверх пробоины доске, в каждом побелённом камне, в каждом узоре нелепой резьбы, — в этом всепобеждающем желании жить была своя стремительная и необоримая красота.

Айриния догадалась, что от неё исходят волны восхищения; она была рада, что Рийар показал ей этот дом — он словно бы обещал, что с любыми трудностями всегда можно справиться, он словно бы говорил, что любые проблемы преодолимы, он словно завещал никогда не сдаваться и просто брать с него пример.

Ответом на восхищение Айринии было удовольствие и гордость; Рийар смотрел на этот дом с большой теплотой во взгляде. Казалось, что то ли он сам его чинил, то ли там жил кто-то, ему дорогой….

Айриния заметила, что,