Дебора Боэм - Призрак улыбки Страница 65

Стук был неторопливым, настойчивым, стучали явно костяшками пальцев. Ничего общего со звуками скребущейся за окном бездомной, искусанной блохами кошки. Все это не испугало Ребекку, свято верившую в непреложность рациональных объяснений и поэтому точно знавшую, что и для данного явления таковые отыщутся. Встав, она подошла к окну, но не увидела ничего, кроме слабо раскачивающихся под ветром деревьев своего сада. Снова раздался стук, теперь стучали в другое большое окно. Повернувшись, Ребекка замерла в удивлении и восторге.

За окном, одетый как на великосветский бал: черный фрак, белые перчатки, черный цилиндр и длинный красный шелковый шарф (а также темные очки гонщика, которые он любил носить даже вечером), — стоял человек, которого она безумно любила в прошлом и, вопреки разуму, до сих пор продолжала любить. Когда он неожиданно оборвал их пылкий роман под прозрачным предлогом «необходимости пожить монашеской жизнью и понять, что я такое один, без женщины», она испытала острую боль и глубокое унижение. И вот теперь он был здесь: увидев изогнутый в чуть лукавой улыбке, такой знакомый ей чувственный рот, Ребекка вне себя от радости подбежала к окну и открыла задвижку.

— Филипп, радость моя, ты вернулся! — По-прежнему улыбаясь в присущей ему манере соблазнителя-в-международном-масштабе, Филипп молча шагнул через подоконник. У Ребекки вдруг закружилась голова, и, чувствуя какую-то растерянность, она отступила и села на край кровати. — Ты лез на дерево во фраке и белом галстуке? — спросила она, меж тем как сердце бешено колотилось о ребра. — Как ты порывист! Как романтичен!

Филипп продолжал молча улыбаться. Кажется, ему было трудно дышать, после такого подъема это естественно. Или его так волнует ожидание наших объятий, подумала Ребекка, и страстная дрожь пробежала по ее телу.

— Сними эти очки, милый, — прошептала она, — я хочу видеть твои глаза.

Не откликаясь на ее просьбу, Филипп приближался к постели. Чем ближе он подходил, тем больше усиливались ее замешательство и головокружение. Взгляд заволокло дымкой, дыхание сделалось затрудненным, казалось, вот-вот и ее подхватят безумные волны желания. Нездоровье всегда усиливало у нее предрасположенность к любви, но испытываемый сейчас приступ яростного влечения плоти был несопоставим ни с каким прежним опытом.

Филипп возвышался над ней, все еще тяжело дыша, как потерявший форму спортсмен, спасающийся от волков. Ребекка, откинувшись на спину, почти задыхалась от страсти.

— Почему ты ничего мне не скажешь, любимый? — спросила она между прерывистыми, быстрыми выдохами. О, если бы он произнес желанные слова: «Я ужасно скучал без тебя и понял, что хочу на тебе жениться, сделать тебя отныне и навсегда моей герцогиней», какое счастье было бы закрыть глаза и отдаться восторгу воссоединения. Но даже и в нарастающих судорогах страсти его длящееся молчание начинало ее смущать. Занимаясь любовью, Филипп всегда начинал с пышной словесной прелюдии: нежных комплиментов, интимных заявлений, возбуждающих описаний предстоящего наслаждения. Молчаливое склонение к соитию никогда не было его стилем.

Филипп склонился к ней, и она любовалась его все более и более приближающимся красивым лицом потомка древнего рода — лицом, о котором она постоянно помнила, которое боялась никогда больше не увидеть. Но даже и в головокружительном полуобмороке сладострастья она не могла не отметить странного запаха, исходившего у него изо рта: дыхание отдавало сырым мясом и гниющими остатками, так пахнет, наверно, куча компоста в племени людоедов. Филипп любил непрожаренный бифштекс, но всегда тщательно, вплоть до маниакальности, заботился о чистоте дыхания. Он всюду носил с собой миниатюрную складную зубную щетку и однажды, когда Ребекка приготовила овощной салат с чересчур острой чесночной подливкой, попросил дать ему пожевать пучок петрушки, чтобы (как он это сформулировал) «разоружить пары чеснока». Но шедший у него сегодня изо рта дурной запах нисколько не остудил страсть Ребекки. В каком-то смысле он даже сделал почти сверхъестественно совершенного Филиппа более человечным.

— Прошу, скажи хоть что-нибудь, — взмолилась она опять, хотя и видела, что разговоры — не то, чего он сейчас хочет. Перспектива безмолвного, почти животного совокупления возбуждала ее: как и многим интеллектуалкам, Ребекке Фландерс нравилось фантазировать о том, как заросший бородой и одетый в звериную шкуру (а может, и в смокинг) мужчина ее мечты обращается с ней как с безмозглой девкой-служанкой былых времен.

Поговорить мы сможем и потом, думала она, закрывая глаза и готовясь отдаться пряности ощущений воплотившихся эротических снов. Но едва только странно холодные, сухие губы Филиппа коснулись ее шеи, как раздался ужасный грохот. Дверь распахнулась — и следующее, что она почувствовала: какая-то борьба, происходящая прямо над ней. Открыв глаза, Ребекка увидела Микио — своего славного маленького приятеля из кафе, размахивающего над Филиппом каким-то небольшим сверкающим предметом.

Что происходит? — подумала она. Ее восхитительное возбуждение ослабело, и она села на постели как раз вовремя, чтобы увидеть, как обожаемый ею мужчина выбирается через окно из комнаты. «Филипп! Вернись!» — Но он уже растворился среди деревьев. Медленно повернувшись к задыхающемуся, залитому потом Микио, она увидела, что, одетый в черное, он, стоя посреди комнаты, сжимает в руке серебряное распятие.

— Как вы посмели вломиться сюда среди ночи? — воскликнула она в гневе. — Я знаю, что ревность, бывает, доводит мужчин до безумств, но это уж чересчур.

От удивления Микио онемел. Он в самом деле тайком положил глаз на Ребекку с первой их встречи, но к инциденту нынешней ночи ревность не имела никакого отношения.

— Ребекка, — спросил он мягко, — кто это был?

— Филипп, — сухо ответила она, — человек, которого я люблю. — Микио вздрогнул. — Он наконец надумал вернуться ко мне, — продолжала Ребекка несвойственным ей раздраженным тоном, — а вы его выгнали. И теперь он никогда не поверит, что вы просто друг. Ужас какой-то, второго такого ревнивца и собственника я еще никогда не встречала.

Микио понимал, что ему нужно объясниться, но не знал, как начать.

— Послушайте, — сказал он, заходя издалека. — Я понимаю, что вы сердитесь, понимаю, что мое самозванное появление кажется вам непростительным хамством, но я пытаюсь защитить вас от вещи более страшной, чем разряженный плейбой с дыханьем стервятника. Вокруг вас происходят ужасные вещи, и я боюсь, вам грозит опасность. Разрешите мне попытаться доказать правоту этих слов.