Елена Хотулева - Сумерки памяти Страница 42

— Ну что ж, — отвечаешь ты, — мне, пожалуй, пора.

Но я не слышу этих слов, а продолжаю класть карты:

— А мы с тобой еще увидимся, только это будет нескоро. Прямо перед той войной, что испепелит эту землю, я найду тебя сама, и мы встретимся. И потом еще раз в старости. Мы увидим друг друга, но не узнаем.

— Так карты сказали, — говорю я и немного задумчиво смотрю на тебя и повторяю, — так они сказали.

Ты протягиваешь мне кошелек с деньгами, но я отвожу твою руку и говорю:

— Нет. За это гадание я с тебя денег не возьму, потому что карты у нас с тобой одинаковые.

— Тогда возьми это, — отвечаешь ты и снимаешь с руки дорогой перстень. — Если тебе что-то от меня понадобится — помощь или деньги, то можешь мне его прислать, и я тебе помогу.

Я, улыбаясь, беру этот перстень и говорю:

— Я никогда не воспользуюсь этой возможностью, но этот подарок будет со мной до последнего моего дня.

Ты уходишь, и я смотрю тебе вслед сквозь туман.

Потом я вижу много картин о моей жизни. Как я была замужем за бойким цыганом, которого однажды убили в драке ножом, как наш табор путешествовал с места на место, уезжая от войн и непогоды, как часто при луне я ради праздного любопытства раскладывала карты, чтобы узнать, как развиваются события в твоей жизни, и как твое сердце занято той, которая ушла по дальней дороге.

Интересно, что в этом воплощении я встретила очень многих людей, которые живут сейчас со мной в одном времени. Это и мой цыганский муж, который здесь занимал в моей жизни отрезок длинной в семь лет, и цыганская бабка, которая здесь была моей прабабкой, и множество людей, которым я гадала, и которые воплотились теперь в моих разнообразных друзей, подруг, приятелей или просто прохожих.

Он прервал мой рассказ вопросом:

— Ты говорила, что я не мог быть тем священником из твоей «хромой» жизни, а тебя не удивляет насколько твое цыганское прошлое разнится с твоим теперешним внутренним миром?

— Да, да ты прав, — ответила я улыбаясь, — эта цыганка, которая была мной, действительно очень сильно от меня отличается. Ее мир — это мир без ценностей. Она не дорожит ничем, даже своими картами, гадание на которых, если у нее их отнять, она может заменить гаданием по руке или просто предсказыванием судьбы по одному человеческому взгляду. Она знает, что такое любовь, но это чувство ей неприятно, поскольку вызывает в ее сердце несвойственную ей боль. И для нее гораздо естественней считать, что она любит своего цыганского мужа, к которому на самом деле испытывает просто привязанность единого менталитета, чем поверить в то, что она могла полюбить какого-то идальго, которого видела всего несколько раз.

— А кого из твоих друзей ты там встретила? — спросил он.

Я засмеялась:

— Особенно мне запомнилась встреча с моей «венецианской» подругой. Я тебе сейчас об этом расскажу.

Я вижу себя одиноко бредущей по разбитой серой дороге. Очень холодно и я кутаюсь в шаль. Мне надо найти какой-нибудь приют на ночь, но я знаю, что очень мало людей в этой, разоренной войной местности, отважится пустить переночевать цыганку. Я стучусь в двери каких-то домов, но меня прогоняют. Меня это совсем не печалит — я уверена, что если меня прогонят от девяти дверей, то у десятой я все равно найду кров, а если и не найду, то лягу под какой-нибудь заброшенной крышей, потому что смерть не придет за мной раньше положенного срока, а карты говорили мне, что умру я в глубокой старости.

И вот я стучу в двери какого-то очень бедного дома. Мне открывает молодая улыбчивая женщина с розовощеким младенцем на руках.

— Красавица, пусти цыганку переночевать, — говорю я, а сама заглядываю ей через плечо и рассматриваю, кто еще есть в доме.

— А ты мне погадаешь? — спрашивает хозяйка и пропускает меня внутрь.

— Карты тебе все скажут, — говорю я, проходя в дом, и сажусь на пол у огня.

Женщина протягивает мне ломоть хлеба и говорит:

— Скоро муж придет, но ты не пугайся, он тебя не прогонит.

Я молча жую хлеб и усмехаюсь своим мыслям. Через некоторое время приходит муж — злой и грубый человек, который с порога начинает кричать, что ему надо дать еды, а незваных гостей прогнать. Женщина мечется, не зная как успокоить и мужа и младенца, и, наконец, поставив на стол еду с кувшином вина, и укачав ребенка, добивается временного затишья. Муж, поев, уходит за стенку, а молодая хозяйка, отдав ребенка появившейся откуда ни возьмись свекрови, садится рядом со мной на пол и шепчет:

— Погадай мне. Я хочу знать, что будет со мной и моей семьей.

Я приглушенно смеюсь и, раскладывая карты, говорю:

— И это ты называешь семьей? Эх, странная ты женщина, если считаешь, что это и есть на самом деле твоя любовь. Слушай, что говорит тебе цыганка. Тебя ждет впереди много смертей, но не пугайся. После того, как ты потеряешь этот дом и этого мужа, ты встретишь свою любовь. Пройдет немного времени и у тебя будет совсем другой дом и настоящая семья…

Мои слова прерывает крик ребенка и недовольный голос хозяина:

— Эй, иди уйми младенца!

Я, слыша это, ухмыляюсь и, собирая карты, говорю:

— Иди, иди. Ему недолго уже осталось так командовать.

А после этого я вижу, как провела ночь в сарае этого дома, как рано утром ушла, а хозяйка дала мне с собой еще небольшой кусок хлеба и пожелала удачи. Но мне было все равно — я знала все о своей жизни наперед и видела, какая именно мера удачи ждет меня впереди.

Интересно, что отсюда мне дали увидеть дальнейшую судьбу этой женщины, которая, спустя несколько столетий стала моей подругой. Действительно, как я и предсказывала, очень скоро она овдовела, ее свекровь умерла, и ее дом сгорел при пожаре. Она не знала, куда ей идти с маленьким ребенком на руках и в полном отчаянии попросила приюта в каком-то довольно богатом доме, хозяином которого был молодой вдовец. Они полюбили друг друга с первого взгляда, и, поженившись и родив еще двоих детей, прожили в мире и согласии долгие годы.

— Знаешь, — прервала я свой рассказ, — я заметила, что когда я вспоминала эту жизнь, я совсем не устала, как это бывало при воспоминаниях некоторых других, а наоборот, даже немного набралась от нее сил. Такое впечатление, что эта цыганка настолько не была ни к чему привязана, что я смогла как бы почувствовать эту легкость, пролетевшую сквозь века и понять, каково это жить ни о чем не беспокоясь.

И вот, я вижу себя идущей среди военных шатров. Горят костры, около которых сидят усталые люди с оружием, а я хожу среди них и всматриваюсь в лица. Затем около одного из костров я останавливаюсь и соглашаюсь погадать какой-то женщине, которая, предлагая мне поесть, просит рассказать ей про ее воюющего жениха. Я сажусь и уже почти знаю, что спустя несколько минут какой-то солдат подойдет к твоему шатру, который стоит всего в десятке шагов от меня, и доложит тебе, что неизвестная цыганка сидит у костра и гадает.