Пшеничная вдова - Данила Скит Страница 4

С тех пор минуло семь весен и ровным счетом ничего не поменялось. Наверное, этими словами она себя прокляла, раз они стали такими пророческими, думала Исбэль. Хотя, можно ли проклясть еще раз и есть ли разница между одним проклятьем или сразу двумя?

– Все это глупые суеверия, – смеялся Касс, старший брат, он был старше всего на год, лицо его казалось бурым от веснушек, – Хочешь стать как Дебра? Она отказала трем лордам, а потом сбежала на тракт, потому что ей нагадали восточного принца. Ее отец так разозлился, что отдал за лысого кузена! – и вновь заливался смехом.

Целый лысый кузен, завидовала Исбэль, с руками, ногами, и совсем живой… Трудно оставаться прохладной к суевериям, когда идешь бок о бок с пересудами и одиночеством. Иногда Исбэль казалось, что она и не видела ничего иного – так как же ей не верить в суеверия? К тому же, Касс целовал свое копье каждый раз, когда отправлялся на охоту. Примета гласила, что поцелуй прибавлял точности броску, а кисти – подвижности. Исбэль относилась с недоверием к непостоянности брата.

– Ты настолько красива, моя дорогая сестрица, что зрячий может выжечь свой взор, а слепой – прозреть, – говорил Лорел, прохладный к богам и прохладный к приметам, – Наверное, есть в том высшая справедливость, что никто никогда не прикоснется к этой красоте.

Исбэль не говорила никому, насколько сильно ранили ее эти слова. Она не верила вечно уязвляющему ее Лорелу, не могла она быть красивой. Прекрасных леди добиваются, не страшась ни проклятий ни примет, ни даже смерти. Разве не так поется в балладах? Скорее, она самая настоящая уродина. Но вовсе не очевидная ложь причиняла такую боль – Исбэль мечтала о своем дитя, хотела ощутить в ладонях маленькие пальчики младенца, увидеть его веселую улыбку. Это так и осталось мечтой, с каждым годом она уплывала все дальше и походила уже на сон.

«Пусть дорога выветрит беспокойные мысли, а улыбки детей согреют тревожное сердце», – Исбэль собрала несколько дюжин мешков пшеницы и двинулась в путь. В глубину королевства, туда, где море никогда не ласкало скал. И куда никогда не причалят боевые корабли.

Закатное солнце впитывалось в рыжие локоны, делая их похожими на кровь, а иногда – на пламень.

Не раз, не два, и даже не три раза соседние королевства пытались породниться с династией Фаэрвиндов. Влить в свои вены огненно-рыжую кровь – огонь и вино.

Исбэль была обещана еще с колыбели.

Первый жених ее умер, не дожив и до года. Исбэль сама еще нянчилась в колыбели и слышала эту историю разве что по рассказам. Тогда никто и подумать не мог чего-то дурного. Дети умирали, так бывало. Особенно по весне, когда свежий морской бриз приносил с собой и солярную хворь.

Второй жених умер на Пшеничную Весну. Ровно так же, как и предыдущий. В этот раз с Фаэрвиндами пожелали породниться Мерринги – хранители дальних рубежей. Их герб внушал трепет щупальцами кракенов. Тогда Исбэль исполнилось шесть. Ее жениху, маленькому принцу Дарскому, семь. Мальчик захлебнулся соленой водой. Старшие братья парили по волнам, словно у них вместо рук плавники и дельфиний хвост там, где должна находиться пара крепких человеческих ног. Маленький принц так и не справился с морем, пытаясь доказать, что он ничуть не хуже.

Третий жених умер по дороге на помолвку. Дорки, те, что жили за отвесными скалами, считались добротными животноводами. Сочные говяжьи вырезки Дорков наполнили не одно голодное брюхо. Так получилось, что вновь прошло четыре года, и Исбэль теперь исполнилось десять. Но своего лордика она увидела всего раз – на его похоронах. Пульо затоптала одна из гвардейских лошадей, одним богам известно было, как так могло случиться. На его могилу слетали сочные пурпурно-алые цветы, что расцветали на весенний праздник пшеницы. Тогда-то и поползли первые слухи. Мол, неспроста все это. Сколько было обещано женихов, и все поголовно в могиле. И умерли на Пшеничную Весну. С годами слухи унялись, но только потому, что людям наскучило обсуждать одно и то же.

А когда Исбэль исполнилось четырнадцать, настала пора отдавать ее замуж по-настоящему. Без всяких долгосрочных помолвок, проволочек и ожиданий. Желающих, конечно, поубавилось, но смелые все еще находились. Те, кто не боялись Богов.

Но Боги не любят, когда их не боятся.

Четвертый жених, которому посчастливилось-таки стать мужем, умер практически у алтаря. Верховный клирик только успел сочетать их браком, как в храме погасли свечи. Резкий порыв ветра прошелся по дрожащему пламени, похищая его с фитилей. Послышался первый ропот, утонувший в торжестве последней речи. Сонные алтарники кинулись по рядам и жертвенникам, вновь увенчивая свечи огнем. Лбы новобрачных были смазаны священным маслом. Грудь Исбэль покинул облегченный вздох, лицо посетила робкая улыбка под кружевной фатой. Брак сочетался. Казалось, все прошло…

Но на выходе из храма молодой, здоровый двадцатилетний лорд Беррингтон поскользнулся на мясистом цветке, первым расцветающем на пшеничную весну. Ими была устлана вся лестница, что и ступить было негде. Юноша полетел вниз, и даже вышколенная стража не смогла ему помочь. Громкий хруст молодой шеи докатился до каждого любопытного уха, притащившего за собой хозяина к ступеням главного храма. Исбэль стояла со снопом пшеницы в руках, перевязанным красной лентой с застывшей улыбкой на лице, словно и забыла вовсе, как обращаться с губами. Слезы текли по ее белым щекам, огибая страшную улыбку, а душа выла. Будто во сне к мужу кинулась стража. Будто во сне кто-то схватил принцессу за руку, чтобы увести со ступеней…

– Все-таки проклята! – услышала она из толпы прямо перед тем, как лишиться чувств.

Сплетни пронеслись по Аоэстреду, как голодные чайки над морем. Утром Исбэль проснулась пшеничной вдовой – проклятой невестой, высасывающей жизнь из своих суженых.

С тех пор исчезли все претенденты на милую ручку Исбэль. Короли берегли своих принцев, а лорды быстро решили, что живой наследник он вроде как и нужнее, чем мертвый, пусть и в родстве с самим королем Дорвудом. Даже купцы сторонились пшеничной вдовы, хотя опасаться им было и вовсе нечего. За последующие четыре года больше никто не покусился на прекрасный рыжий цветок, расцветающий все ярче.

Никто и подумать не мог, что кто-то окажется смел настолько, что не устрашится вновь повести Исбэль к алтарю. Но вот, когда принцессе исполнилось восемнадцать, овдовевший лорд Фострих, обладатель самого большого феода в Теллостосе и отец покойного мужа Исбэль – молодого лорда Беррингтона, пожелал-таки взять ее в