Бей или беги - Рита Лурье Страница 39

В повозке она все-таки предприняла попытку сгладить острые углы. Слова дались ей нелегко, а голос был хриплым из-за выпитого накануне.

— Пожалуйста, — пробормотала она, опустив взгляд к своим нервно сцепленным рукам, — мне жаль. Мне очень, очень жаль… Я…

— Хватит, — грубо оборвал ее Малкольм.

Томасин пожалела, что вообще это затеяла. Она заранее знала, что он не оценит ее потуги, а падать ему в ноги и молить о пощаде на коленях было все-таки ниже ее достоинства. Она пообещала себе, что если Малкольм выместил злость на Заке или ком-то из ее бывших товарищей, она отомстит. Перегрызет ему глотку зубами, выцарапает глаза, без всякого оружия. Терять ей особенно нечего.

Они приехали на завод, как Томасин и предполагала. Но до того кабинета, где ей довелось побывать в прошлый раз, ее провожал не Малкольм, а парочка солдат. Сам он сразу же уехал, чуть ли не силой вытряхнув ее из повозки на руки к охране. И девушка не знала, как это трактовать. В ее понимании, садист бы не упустил возможности понаблюдать результаты своих зверских трудов. Она не исключала, что он только сделал вид, что уезжает, чтобы пощекотать ее нервы, но в помещении все-таки не было еще одного зеркала или подозрительной стены. Разве что Малкольм не обладал особым даром видеть сквозь них. Но в такие вещи Томасин не верила.

Когда к ней в комнату втолкнули Зака, она выдохнула облегченно. Хотелось обнять его, и Томасин чудом сдержалась, ограничившись лишь тщательным досмотром. Парень был в порядке, здоров, и сохранил все свои конечности и глаза. От переизбытка чувств девушка совсем позабыла об осторожности, о том, что их могут подслушивать.

— Ты прочитал? — спросила она.

Зак кивнул, опасливо покосившись на закрытую дверь.

Томасин задрала юбку и ощупала голенище сапога, куда предусмотрительно припрятала сворованную за ужином вилку. Оружие смехотворное, но все-таки оружие. Отогнув мягкую кожу, она продемонстрировала добычу другу, до того недоуменно наблюдавшему ее странный стриптиз. Зак округлил глаза и накрыл ее ладонь, вынуждая спрятать вилку и побыстрее одернуть подол обратно.

— Ты с ума сошла, — озвучил он.

— Возможно, — согласилась Томасин, — но с меня хватит.

Она сжала пальцы друга в своей руке и доверительно заглянула ему в глаза.

— Нам нужно убираться отсюда, — сказала она, понизив голос до шепота, — я больше не намерена это терпеть. В прошлый раз я видела грузовик во дворе. Мы можем напасть на охрану, забрать их форму и…

— Томасин…

— У нас не скоро появится другой шанс все это провернуть, — продолжала она, — а он обязательно захочет с тобой расквитаться, только потому, что ты…

— Томасин, — повторил Зак.

— Ну что еще?! — взвинчено откликнулась она. Получилось слишком громко, куда громче, чем она рассчитывала. Испугавшись, что сейчас ворвется охрана, привлеченная ее вскриком, девушка вытащила вилку и переложила в рукав, готовясь обороняться.

— Успокойся, пожалуйста, — взмолился Зак, — и послушай… Я…

— Мы справимся, — заверила она, — мы же всегда справлялись. Мы выжили на «Волчьей гонке», Зак! Где наша не…

— Я не хочу никуда уходить, — сказал парень и опустил взгляд. Слова упали между ними и разбились на множество осколков, каждый из которых царапнул Томасин прямо в сердце. Она не могла поверить, что не ослышалась. Это напоминало кошмарный сон. Вся ее жизнь в Капернауме напоминала кошмарный сон, но заявление Зака побило все рекорды.

— Не понимаю, — пробормотала она, — это… тебя заставили так сказать, да? Зак, мы…

— Никто меня не заставлял, — друг не позволил ей закончить, оборвав ее сбивчивый лепет, — послушай, Томасин. Серьезно. Я правда хочу остаться. Здесь не так уж и плохо, с нами хорошо обращаются. Я… устал, понимаешь? Я не такой, как ты. Мне там не выжить, а ты не обязана вечно со мной носиться и защищать. Мне надоело убегать от мертвецов, от бандитов, от всяких чокнутых, голодать, спать на земле. Такая жизнь не для меня. Да и ты… разве не устала? Ты отлично выглядишь, у тебя все…

— У меня все хорошо, — закончила Томасин с нервным смешком. Внутри нее клокотало пламя, и ей едва удавалось сдерживать его. Минувшей ночью она поняла, как губительны могут быть непрошенные откровения. Если Зака все устраивает, ему не захочется слушать, как погано складываются дела у нее. Это разобьет ему сердце. Или… Или ему промыли мозги, и это встряхнет его, вытащит из лап морока и поможет взглянуть на вещи по-другому?

У Томасин не было выбора, только пойти на риск. Она боялась признаться себе, что ей просто хочется выговориться. Вскрыть гнойник.

— У меня все хорошо, — зло повторила она, — можно и так сказать. У меня есть крыша над головой, еда и теплая постель. Мне даже не приходится работать. У меня другая обязанность — рожать детей для Капернаума. Для этого меня регулярно насилуют и…

— Ох, Томасин, — ошарашено молвил Зак и все-таки заключил ее в объятия. Он был таким теплым, от него пахло машинным маслом, металлом и чем-то химическим, не знакомым Томасин. Она с трудом сдержала слезы, слушая его близкое сердцебиение. Ее утешила мысль, что все не зря, что ее признание вдохновит друга на побег.

— Я слышал, что ты стала наложницей правителя, — вдруг сказал парень, — но… может, это не так плохо? Тебе же не приходится… спать с разными людьми. Говорят, это очень почетная должность и ты удостоилась особой чести…

Он знал.

Томасин отстранилась и посмотрела на человека, которого считала другом. Как же она ошибалась! Черты были прежними, эти пухлые, словно детские губы, мягкие карие глаза, короткие волосы, смешные, слишком маленькие для крупной головы уши. Но она не узнавала его. Не узнавала Зака. Или не знала никогда. Каким он был, этот глуповатый парень? Возможно, вовсе не таким глупым, как его считали, раз смекнул, что иногда для выживания полезно поменять сторону. Не это ли он и делал все время, увязавшись за Томасин только потому, что «Волчья гонка» не оставила ему выбора?

— Да пошел ты нахер, — выплюнула она и ринулась к двери. Даже глухие шлемы охранников смотрели на нее с большим сочувствием, чем тот, ради кого она рисковала жизнью и обрекла себя на унизительную, скорбную участь.

— Я хочу вернуться в особняк, — сказала она.

Отец говорил — слушай лес. Но лес был далеко, за стеной Капернаума, а ее окружала сомкнувшаяся в плотное кольцо