Пшеничная вдова - Данила Скит Страница 29

Шум веселья стал совсем близок. И вот, до боли знакомые стены… прямиком из сна. Только вместо гобеленов висят гербы высоких гостей, приглашенных в замок на пир. А вход, выросший прямо перед глазами – вход в чертог, а не тронный зал. Здесь плескалась рыба, выпрыгивающая из пенистых волн, разинул пасть огромный медведь в окружении трех пик и даже закольцевал толстые щупальца кракен с дальних рубежей… Змея, башня и олень здесь тоже были, Исбэль это знала, но дальше по коридору ее не пустили – остановили рядом со входом в чертог.

Массивные двери заскрипели. В лицо пахнуло лицемерием и дурманящим запахом яств. Когда она вошла, музыка прекратила играть. В нее вперились десятки пар глаз, лезвиями взглядов разрезая простенькое небесное платье с облаками оборок по краям. Предатели и падальщики: Ланербеки, лорды плодородных земель северного феода, поддержали короля, но сложили оружие сразу, как только Блэквуды пересекли границу страны, еще на воде… Перианты, который год просили пшеницу и получали ее, а когда короне понадобилась помощь, дали только сотню солдат. Антрантесы – змеи, открывшие свои границы, чтобы железные рудники протоптали их земли прямиком до столицы. Болвуды, Уолготы, Ваннирфреды… Здесь не было только преданных короне, сражавшихся с Блэквудами до самого конца, королевств, не вмешивающихся в войну двух стран и Восточников. Если преданным грозило лишиться головы, то Восточники Бернаду были просто не по зубам, но оба королевства знали: он затаил обиду.

Лорд Конред Веласкес, хранитель южных границ у моря, спрятался за длинную шею печеного гуся, увенчанную ожерельем из моченой брусники. Ему хватило чести перестать жевать. В отличие от леди Вайноны Киприон, продолжавшей глотать терпких шаркающих устриц. Если не смочить горло вином, от них начинало ужасно драть нёбо. Исбэль отвела взгляд: запей, иначе подавишься. Хотя, нет. Лучше не запивай.

– Рад видеть вас в добром здравии, принцесса Исбэль Фаэрвинд, – послышался низкий басистый голос во главе стола.

Он выглядел, как воплощение ее ненависти: в иссиня-черные волосы вором прокралась седина, острые некогда скулы стали мясистыми и скатывались в прямой, словно стрела, пористый нос, широкий рот утонул в кустистой и жесткой, словно проволока, бороде, став похожим на безгубую прорезь, а в топазных глазах плескался никогда не утихающий гнев. Наверное, король Бернад был когда-то красив, но время и сварливый характер украли последние крупицы очарования. Этот человек не дал даже и полоски черной ткани, чтобы почтить траур по погибшему королю.

– И я рада, что вас обошла стороной весенняя хворь, – Исбэль боялась мышей, но крысы в тюрьме научили ее кидаться камнями.

Два метра метра справа от черного дублета и два метра слева – дальше столы опускались ниже соли на уровень и, сворачивая, плелись по обеим сторонам до самого выхода из чертога. На бесконечной синеве хлопковой скатерти возвышалась дичь с распахнутыми крыльями и сливами в запеченном заду, по тарелкам рассыпались улитки в черничном соусе, красное мясо тонуло в терпкости золотистых приправ, воздух дразнили салаты фруктовых Ниссельских садов. Дурман сладкого вина сегодня дружил с запахом крепкого пивного солода.

– Прекрасный весенний вечер, не нужно так хмуриться, принцесса Исбэль! – по-отечески пристыдил ее король Бернад, – Молодые леди должны сиять от счастья накануне собственной свадьбы.

Тишина в чертоге из любопытной превратилось в гробовую. По левую руку от Бернада сидел Велимир Ордосский, по прозвищу Тяжелый Плащ, он был десницей хранителя Отвесный Скал. На его шее, прямо поверх темно-оранжевого, почти ржавого колета висела печать из серого александрита – в виде морской звезды, центр венчал прозрачный аметист размером с дородную виноградину. Падальщики начали выбирать своего победителя. По правую руку от Бернада сидел его сын.

– Могу я узнать, кто мой жених? – никто так и не встал поприветствовать Исбэль, а лорда Бордовея сразу дернули за рукав и усадили на место, когда он попытался приподняться. Хотя, вполне возможно, его просто подвел слабый мочевой пузырь – терпением на пирах он никогда не отличался. На гербе лорда Бордовея красовался вепрь, вставший на дыбы в окружении трех яблок. Ходила легенда, что весен пятьсот назад на гербах его дома была обычная свинья, сношающая дыню. Дом его зародился из глупого, насмешливого спора, в котором король даровал рыцарство своему шуту. Даровав вместе с тем и шуточный герб. Но со временем шутка переросла в династию, а герб захотел для себя большей свирепости. Исбэль грели эти знания.

– Неужели пшеничной вдове не все равно? Она будет рада пойти даже за одноногого карлика, – отозвался король Бернад, а вокруг послышались предательские смешки, – Но сегодня удача ей улыбнулась. Никаких карликов. Нет крепче мужей, чем северяне.

Взгляд сам цеплялся за того, кто сидит по его правую руку. Но Исбэль не повернула головы – она и без того чувствовала спокойно-безучастный взгляд голубых глаз, обжигающий тихой ненавистью. Он ненавидел ее с того самого дня, как она полоснула его кинжалом, и стал ненавидеть сильнее, когда его чуть не затоптала толпа у площади.

Несколько томительных секунд выварились в напряженном ожидании. Неужели никто не чувствует острый запах гари, перебивающий даже смрад густого хмеля?

– Разве так делают предложение руки и сердца? – если она сейчас не вырвет себе право на уважение, другого случая больше не представится.

Все мигом перевели взгляды на короля Бернада. Казалось, было слышно, как скрипнула его челюсть. Лорды и леди буравили взглядом Бернада, а он буравил взглядом Исбэль.

«Давай, король Бернад, покажи насколько ты жесток, пусть они поймут, чью сторону приняли. Придет время, твоя железная рука сомкнется на их глотках и тогда они предадут тебя так же, как предали моего отца».

Щербатая ладонь слегка приподнялась, преодолела в воздухе несколько дюймов и легла на широкую ладонь сына. Тот уже был напряжен, обманчиво беспечно откинувшись на спинку высокого стула. Реборн встал не сразу. Только через несколько секунд золотая подбивка на черном плаще заструилась вверх. Он и сам был одет во все черное, словно это не помолвка, а поминки.

Под молчаливые взгляды он отодвинул от себя стул, молча прошелся вдоль ломящихся от еды столов, молча застыл напротив Исбэль и, совсем не глядя на нее, опустился на одно колено. Не поднимая головы, протянул руку и открыл ладонь.

Кожа их соприкоснулась. Исбэль повернула голову и посмотрела в окно, туда, где прохладный весенний воздух должен путаться с предвкушением скорого лета, но вместо свежести почувствовала только невыносимый запах гари. Над Аоэстредом курили тонкие струйки дыма. Они вились