Бей или беги - Рита Лурье Страница 28

сидели там несколько дней, окруженные толпой мертвецов снаружи. Их хотели поймать, но это явно не стоило того, чтобы рисковать своей головой. Было до смерти страшно и очень жарко. Одежда промокла, пот заливал глаза. Томасин истекала кровью — но не только из раны, оставленной единственным выстрелом, достигшим цели. Пришли чертовы месячные. А вместе с ними и осознание: она не обречет еще одно несчастное существо на страдания в этом рехнувшемся мире.

Впрочем, иногда она все же представляла себе, как мучилась бы, отвечая на вопрос сына или дочери об отце. Твой папочка, знаешь ли, был психопатом, убийцей и насильником. Но он не потрудился сообщить об этом сразу, первое время успешно прикидываясь вполне славным малым. Скомканный, выцветший, обтрепавшийся лист бумаги с досье Малкольмом у Томасин изъяли в Капернауме вместе с одеждой и остальными личными предметами.

— Я правильно понимаю, что ты намереваешься подложить меня… очередному главарю, — безрадостно констатировала она, наблюдая за шныряющей по магазину Дайаной. Это был не вопрос, а смирение с грядущей участью.

— Тебе не привыкать, — ядовито выплюнула женщина, но, словно раскаявшись за этот выпад, поправила себя, — вовсе нет. Всего лишь добьешься аудиенции, объяснишь ситуацию и попросишь отпустить своего умственно-отсталого друга. Конечно, замолвишь словечко и за меня.

— И меня сразу послушают, — надулась Томасин, — ну да, ну да.

— Все в твоих руках, — заявила Дайана. Она успела собрать приличное количество вещей и всучила разноцветную, пропахшую затхлостью кучу девушке. Томасин едва устояла на ногах, ноша имела весьма ощутимый вес. Пайетки оцарапали ей пальцы, а перья защекотали нос.

— В примерочную, — скомандовала Дайана.

— Ваша национальность?

— Еще в прошлый раз я сказала, что не знаю!

— Хорошо. Возраст?

— Двадцать один год.

— Девственница?

Томасин нервно заерзала на сидении. Она по-прежнему испытывала колоссальный дискомфорт после первого в жизни гинекологического осмотра, а каверзный вопрос окончательно сгустил краски. Зачем было его задавать? Ее тщательно, бесцеремонно ощупали, изучили вдоль и поперек так, что собственное тело теперь ощущалось грязным и каким-то чужим. У нее не осталось тайн и секретов. И все же очередная тетка со скорбным лицом смотрела строго, вынуждая Томасин озвучить правду. Солгать она не могла.

— Нет.

А как ей хотелось ответить «да»! Отмотать время назад и…

— Подвергались ли вы сексуальному насилию?

— Нет.

На нее невольно нахлынули воспоминания о событиях уже, получается, четырехгодичной давности. Томасин запрещала себе возвращаться к этому, но досмотр и допрос воскресили в ее памяти ту ночь. Ночь, когда произошла ее инициация. Там не было места насилию, только любви. Это слово она, конечно, узнала и добавила в свой лексикон намного позднее, вытащив из пыльных страниц старых книг. В тот момент в нем не было необходимости, вполне хватало доверия и заботы.

После охоты они разошлись в лагере в разные стороны. До ночи Томасин гадала, будет ли продолжение. Она боялась, что услышит в коридоре каблуки Дайаны, но вместо них она уловила движение под своей дверью и тихий, робкий стук. Он сам пришел к ней. Они долго целовались. Так долго, что у Томасин затекла шея и онемели губы, после чего он спросил, действительно ли она уверена в своем решении, пока не поздно отступить и вернуть все, как было. Малкольм предупредил ее, что все это может плохо закончиться, а она толком не понимала, что он имеет в виду, наивно решив, что речь идет только о сексе. Что касается него, мужчина сразу сказал, что ей, возможно, сначала будет неприятно, но нужно перетерпеть, а он сделает все, что в его силах, чтобы она не пожалела. Она не пожалела. Ей было интересно и волнительно. Она была глупой, семнадцатилетней девчонкой, которая совершенно иначе представляла себе весь процесс и сделала много удивительных открытий о себе и своем теле. Конечно, она пробовала притрагиваться к себе прежде, но делала это как-то не так и ничего не выходило. В первый раз она кончила именно от пальцев и языка Малкольма, и чуть не разревелась от переизбытка чувств. Тогда он и ввел главное правило их секретных отношений: ей придется всегда вести себя тихо.

Ни живые, ни мертвые не должны знать. Но все узнали. Знала теперь и эта сухая канцелярская крыса, вносившая все сведения, полученные от девушки в специальную анкету.

— Дети?

— Нет.

— Случались ли у вас выкидыши?

— Нет.

— Прерывали ли вы беременность?

— Нет.

— Есть ли у вас пищевые или иные аллергии?

— Нет.

— Есть ли у вас наследственные болезни?

— Понятия не имею.

Господи, какое унижение, — тоскливо подумала Томасин. На этом вопросы иссякли. Женщина заполнила последнюю графу и вдруг улыбнулась.

— На этом все, — заключила она и протянула по-мужски огромную ладонь, чтобы пожать пальчики девушки, — я думаю, есть неплохой шанс, что выберут вашу кандидатуру. Внешний осмотр не выявил патологий, но нужно дождаться результатов анализов. Мы вас оповестим. Удачи!

— Пред его очами, — пробормотала Томасин себе под нос, уходя. К счастью, женщина не расслышала или сделала вид. Едва ли она оценила бы иронию.

Через пару дней девушке сообщили, что она успешно прошла первый этап. Следующий — смотрины — назначили только через две недели. Томасин предоставили время, чтобы подготовиться. И она старалась не думать о том, как сейчас идут дела у Зака и остальных. Вдруг, пока она под чутким руководством Дайаны пробивается вверх по пищевой цепочке Капернаума, ее друг медленно умирает, надышавшись каких-нибудь токсичных веществ или ртутных паров на производстве.

Глава девятая

Дайана со всей душой прошла к процессу ее подготовки и заметно приободрилась, занимаясь любимым делом. Томасин же все больше сдавала — и в моральном, и в физическом плане. Ее терзали беспокойство о друзьях и смутные дурные предчувствия, а недосып и голод стали плохо сказываться на здоровье. Ночи она проводила вместе со своей наставницей в заброшенном торговом центре, а днем завела привычку пропускать обед и ужин, чтобы потратить это время на сон. В результате она стала очень бледной и опять похудела, но не так сильно, как в детстве. Дайана сочла, что так даже лучше, и похвалила подопечную. Она сказала, что не будь Томасин такой «карлицей» с такой фигурой могла бы когда-то сколотить карьеру фотомодели. То была высшая похвала в устах Дайаны. Но больше от нее, конечно, исходило критики.

Уставшая от работы в поле, недосыпающая, измученная нервным напряжением Томасин стала плохой ученицей. Ей трудно было слушать длинные, нудные лекции Дайаны о истории модных брендов и парфюмерных домов. Она зевала и хотела спать. В гробу она видала